Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни

Иннокентий III продолжил развивать аналогию между фигурой папы (главы) с телом Церкви. Болезнь членов Церкви приходит к папе и поражает его тело: когда заболевает Церковь, сердце понтифика сокрушается[290].

Радикально новым стало его символическое прочтение духовного брака. Традиционно акцент делался на мистическом союзе Христа и Церкви, теперь же – на бракосочетании епископа Рима и Римской церкви[291]. Эту экклезиологическую концепцию воплотила не дошедшая до наших дней мозаика в апсиде базилики св. Петра: в нижнем регистре Иннокентия III изобразили в парадном одеянии, слегка склонившим голову, стоящим напротив Римской церкви в виде молодой девушки[292].

Около 1300 года Эгидий Римский уже уверенно утверждал, что «верховный понтифик, вершащий судьбы церкви, может быть назван Церковью»[293]. Несколько десятилетий спустя, на удивительных рисунках Опичино де Канистриса, клирика при папском дворе в Авиньоне, фигура папы дважды сопровождается надписью, идентифицирующей его с телом Церкви. На одном папа назван «апостольским телом Церкви», у его ног примостилась церковь мирян, вкладывающая десятину «в правую руку мистического Христа»[294]. Фигура папы аналогична Христу на одном из предыдущих рисунков[295]. В другом месте он назван «телом Церкви воинствующей», а фигурка ребенка с нимбом подписана «сын человеческий», то есть Христос[296].

Итак, с XII века фигура папы все больше ассоциировалась с Церковью или с Христом. Он уже был не «наместником Петра», а «наместником Христа». И все больше – зримым на земле Христом. Persona papae перетянула на себя традиционную связь между Римом и могилой апостолов. Через концепцию головы, caput, она стала главным вместилищем и исключительным гарантом безошибочности веры Церкви. Тело папы метафорически оформило экклезиологическую связь между папой и кардиналами на вершине иерархии Римской церкви.

Риторика и обряды самоуничижения, которые мы реконструировали в первой главе, противопоставляли физическую бренность конкретного папы величию и универсальности функции верховного понтифика. Жизнь папы коротка, его личная власть недолговечна, но как папа он всеобщий епископ и государь над императорами, обладает «высшими честью и достоинством среди всех людей». В бытность свою папой, заключенную в непреодолимые рамки, навязанные Богом и историей («годы Петра»), он воплощает надличностное наследие Петра[297].

Однако, чем ближе папа приближался к Христу, тем сильнее ощущалась необходимость провести границу между папой-человеком и папой как persona Christi. Вопрос оказался столь злободневным, что в XIII – начале XIV вв. за него взялись как понтифики, так и пропапски настроенные богословы – не чтобы ослабить, но чтобы укрепить христологические основания института папства. Гонорий III настаивал на вечности фигуры Мельхиседека, прообразующего Христа[298]. Но, вспоминая своего предшественника, Иннокентия III, он же говорил, что, «будучи смертным и не имея возможности избегнуть смерти, тот вооружился покаянием, желая раствориться и соединиться с Христом, в котором и благодаря которому он жил и умер»[299]. Близость ко Христу не наделяла папу бессмертием.

В послании о своем избрании (25 ноября 1277 г.) Николай III тоже провел различие между человеческой бренностью и вечностью во Христе своего нового служения. Христос пожелал «увековечить свое наместничество в череде наместников, и хотя они подчиняются власти смерти по человеческой своей слабости и смертности, власть наместника остается прежней при смене ее носителей»[300].

Агостино Трионфо напоминает, что «Петр и всякий папа после него наследовали Христу как наместники, «по должности и власти, не лично», «ни Петр, ни его наследники лично не являются наследниками Христа, потому и называются наместниками и слугами»[301].