Кадын - Ирина Богатырева

Так вышли мы на другой край стойбища, где начинаются ближние выпасы. По самой границе, в тени крайних домов, пробежал он, крадучись, припав брюхом к земле, будто выслеживал жертву, после свернул за угол и там замер. Я, повторяя его осторожность, нырнула туда же, хотела спросить, кого мы ловим, но он глянул в глаза: «Молчи!» – и я застыла.

Немного времени прошло, только свое дыхание я слышала. А как стало утихать сердце, послышались другие звуки – две лошади, чавкая копытами в размокшей земле, неторопливо шли у границы стана, и всадники их негромко переговаривались. Я совсем попыталась не дышать, чтоб не заметили меня, а ээ приказал: «Слушай, Кадын», – и я стала слухом.

– Там, как свернешь от ручья в гору, поднимешься по кедровому склону, выйдешь к лысине на согретую сторону холма, – говорил шепотом мужской голос. Он был неверным, то замирал, то дрожал и срывался, будто конь под ним бежал во весь дух, хотя шаг его был неторопливым. – Оттуда уже мою землянку видно. Не верю, что не знаешь тех мест. Сколько раз мне о духе лесном был знак, а выгляну – никого. Не верю, что не встречала меня в лесу, если я о тебе все это время только и думал! Очи! – сорвался голос на хрип, и тут возня послышалась, шорох, один конь шарахнулся и скакнул, промчался мимо меня.

Хоть и была я поражена, как ударом, этим именем, но все же признала ее: невысокая, легкая, лесным духам подобная, чуть отклонившись назад, коня почти не сдерживая, промчалась она, одной рукой поправляя шапку, и светлые волосы, отросшие без камкиных ножниц, растрепались. Вслед и спутник ее проскакал – и я узнала Зонара. Только как переменился он – или в том луна была виновата? С лица спавший, отчаянный, жалкий…

Он нагнал ее в три скачка.

– Зачем убегаешь? – надрывно вскрикнул, хватая Очишкиного коня за узду. Остановились.

– Боюсь, вдруг с коня скинешь, – отвечала Очи насмешливо.

– Те! – воскликнул он в голос, но она его осадила:

– Молчи. Сколько раз говорила: не верю тебе. Ты со мной как с девой из стана говорить не смей, я вас не знаю, что у вас можно, что нет – не знаю. Я только чутью своему верю, как зверь.

Зонар взвыл сквозь сжатые зубы – даже конь под ним присел и шарахнулся. Очи тронулась не спеша, а он совладал с конем и нагнал ее. Опять поехали плечо к плечу. Я же, держась в тени, поспешила следом, и каждое слово их было мне слышно в неожиданно теплой, влажной ночи.

– Тебя с девами из стана зачем сравнивать мне, скажи? – говорил Зонар не своим, сдавленным голосом. – Я помню об этом, Очи, потому и сам не свой, сам не знаю, как повернуться, взглянуть на тебя. Ты то добрая, мягко смотришь, заговоришь при всех, улыбнешься, то как клинок взгляд твой, и я не знал в себе большего страха, чем от этого взгляда. Что это, Очи? Зачем? Или я не достоин тебя? Все забыл и оставил я, долю свою, как старую шапку, без толку всю зиму носил, все за тебя одну держусь. Никогда такого со мной не бывало. Чую я сердцем, как зверь стрелу, ему предназначенную чует: все переменится у меня, если придешь ко мне. Ведь ты не такая, как наши девы: они то глаза томно закатят, то смеются как куропатки, то меха на шубу просят. А ты другая, как лес, как вода, тебе не надо ничего, как тайге от охотника ничего не надо, без всех этих ужимок, усмешек, вранья, – только меня, всего меня тайге надо…

Он был точно больной, и слова его, горячие, как в бреду, из него изливались. От каждого в моей голове поднимался шум, от страсти, с которой говорил он, словно ветер гудел в ушах. Очи же молчала, ему не отвечала. Как выдохся поток его слов, она заговорила:

– Ты сам зверь, Зонар, и только ты меня можешь понять. Я задыхаюсь от лжи ваших людей. В каждом слове и взгляде ложь, что у дев, что у парней. Девы ваши меня до сих пор боятся и дикой считают. Парни за пугало держат, все норовят при случае пальцем ткнуть: вот лесная дева, говорят, а глаза горят, так каждый и думает, как бы поймать такую дичь. Скучно и душно у вас мне, Зонар.

– Так уйдем же! Сейчас! – Он снова ринулся к ней, пытаясь обнять и притянуть к себе, но она вырвалась, толкнув локтем в грудь. Он резко выдохнул, охнув, а кони шли как ни в чем не бывало дальше.

– Ты о другом забыл, Зонар, – продолжала Очи. – О том, кто я такая. Ты все лесным духом меня считаешь, но такой я была до этой осени. Теперь другая. И есть надо мной власть.

– Кто? Или Ал-Аштара? Она же дитя!

– Не она. Она! – сказала Очи и указала пальцем в месяц, уже скрывающийся за горой.

– Как ты можешь верить в это, Очи?! Ты! Ведь мы с тобой знаем, что лишь одна власть существует в мире – власть крови в наших жилах.

– Ты мужчина, Зонар, – отвечала Очи спокойно и так, как никогда слышать мне не доводилось – холодно, словно больше знала о жизни, чем все. – Вам она ничто. Мне же обещает такое открыть, что в век не открою, если уйду с тобой и от нее отрекусь.

– Очи! Ты ли хочешь жить в чертоге, где пахнет бабьим потом от постоянных прыжков с оружием? Ты не сможешь там жить, тебе дурно станет! Ты же зверь, ты хищник, ты такая, как я!

– Не говори о том, чего не знаешь! Да, я этого не хочу. Но она открывает нам такое, что вам, мужчинам, только перед смертью открыться может.

– Что же это? – спросил Зонар, и они вдруг остановили коней. Луна почти скрылась. В чуть серебрящейся тьме их лица были мне не видны. Лишь голоса, режущие темноту.

– Власть. Над ээ власть. Над ээ-борзы высшую власть, – тихо сказала Очи.

– Такого нет у людей, – звенящим шепотом ответил Зонар.

– Камка не человек, а я камкой стану.

И замолчали. Что видели в тот момент они друг у друга в глазах, мне неизвестно.

Вдруг залаяла в стане одинокая собака.

– Я одна дальше еду, – сказала Очи.

– Так придешь? – спросил он, хватая ее коня за узду. Но она взглянула на него – и он тут же выпустил узду из пальцев. – Скажи, что придешь. Я сейчас же брошу стан, на своей деляне ждать тебя буду. О нас забудут все. А если доля твоя такова – не покинет она тебя, даже если со мною станешь!

Очи молчала. Слышала я, как наборная узда звенела в ее пальцах.

– Так ли это, Зонар? – вдруг таким знакомым, ясным, детским голосом спросила она. Очень самой ей хотелось в это верить.

– Те, Очи! Доля – это то, что дали нам духи. Хоть к дальним стоянкам откочуй один и там, с чужими людьми, чужой жизнью начни жить – и там настигнет тебя. А пояс твой – это не доля. Это долг, который тебе, с твоим сердцем, невыносим будет. Не бойся, Очи: если его ты оставишь, не потеряешь долю великой камки.

Он был как больной и говорил как больной, и Очи верила ему – говорят, что больные не врут и предсказывать могут будущее.

– Ответь же: придешь? – дрожа как на морозе, в нетерпении снова спросил Зонар.

– Приду.

Он охнул, будто опять ударила она его, и коню своему так сжал бока, что тот заходил.