Червонная Русь - Елизавета Дворецкая

– Разбудили тебя, душа моя? – шепнул Ростислав, увлекая ее в тень за лестницей. Тут были горой навалены какие-то корзины, было тесно, но в темноте проходящие в сени и из сеней люди не видели их.

– Ничего, – шепнула Прямислава и наконец выговорила: – Пусти.

Ростислав неохотно отпустил ее, и она отодвинулась, стараясь успокоить дыхание и безотчетно оправляя подрясник.

– Ах, коса-то какая! – Ростислав провел ладонью по ее волосам, которые теперь не прятал черный платок, мимолетно погладил щеку, и это прикосновение снова заставило ее сердце биться сильнее.

– Куда ты собрался-то на ночь? – прошептала она. Чтобы не быть услышанными, они говорили шепотом и стояли друг к другу даже ближе, чем было необходимо, но Прямислава не думала об этом. – Из Турова какие-то вести? Нехорошо там?

– Нет. Не из Турова, из Перемышля. Батюшка мой помирает. Парень прискакал, говорит, князь Володарь три дня лежал, потом смерть почуял и послал за всеми сыновьями. Попрощаться хочет.

– Бог милостив! – ахнула Прямислава. – Может, еще поправится!

– Может! Он болеет-то не в первый раз, а вот про схиму впервые вспомнил. Отец Ермолай, ну, духовник, при нем уже неотлучно, и тоже головой качает. Надо ехать, словом.

– Прямо сейчас?

– А что делать? Смерть никого не ждет. На час опоздаешь попрощаться, потом всю жизнь себя корить будешь.

Прямислава хотела что-то сказать, но только вздохнула. Она совсем не знала перемышльского князя Володаря, но сочувствовала Ростиславу, которому грозила такая утрата. Но еще больше ее взволновало то, что они сейчас расстанутся. Расстанутся надолго, а может быть, и навсегда! Эта мысль отозвалась в ее душе такой острой болью, что все прежние тревоги, досада на князя Юрия и его холопок теперь показались досужей ерундой.

Казалось, впереди открылась черная пропасть – жизнь без Ростислава представлялась пустой и беспросветной. Но на что еще она могла рассчитывать? Она и не рассчитывала – пока он был рядом, ей хватало и того, что она увидит его на ночлеге или наутро… И вот все это кончится, прямо сейчас и навсегда. Ей придется опять думать об отце, о князе Юрии, о монастыре… Только этим и будет ограничен ее выбор дальнейшего образа жизни. Или князь Юрий – или монастырь. Но насколько труднее примириться с любым из этих путей, зная, что на свете есть князь Ростислав Володаревич! Как быстро она привыкла к его половецкому лицу! Сейчас это лицо, полуосвещенное отблеском факела на стене возле сеней, казалось ей самым красивым из всех, какие она знала.

– Вот так… Надо ехать… – отрывисто говорил он. – А не хочется… Я бы вернулся… Войско все бросаю, с дружиной еду, потом за ними…

– А если он, сохрани Бог, умрет, что с тобой будет? Ты у отца старший?

– Какое там! Двое старших братьев у меня, Владимирко и Ярослав. Правда, отец говорил, что… Ну, не знаю. Рано об этом думать.

– И ты сюда не вернешься?

– Не знаю. Что теперь со мной будет – Бог весть. Князю Вячеславу мы не понадобились, значит, войску можно домой возвращаться. Ну, войско – ладно, его Воята с Дементьем честь-честью назад приведут, авось не заблудятся. Войско-то не пропадет. А вот за тебя я…

Он вдруг схватил ее за обе руки и снова притянул к себе.

– Неужели так и расстанемся? – горячо зашептал он. – Так больше и не увидимся? Проводишь ты княгиню, и что? Назад в Берестье? В монастырь? Опомнись! Как же тебе, такой молодой, себя от света белого запирать?

– Что же мне делать? – с мольбой ответила Прямислава, но ее недоумение означало совсем не то, что представлял себе князь Ростислав.

– Поедем со мной!

– Куда?

– В Перемышль. А там куда Бог даст, я нигде не пропаду.

– Но как же я…

– Я тебя любить буду! – пылко шептал он, почти не слушая ее. Он знал, что ее чувства и решения почти никак не связаны с теми словами, которые ей приходится произносить. – Любить буду, как красное солнце! Свет мой ясный, не покинь меня! Я как тебя увидел, так полюбил, и не могу, не хочу, сил моих нет с тобой расстаться! Ведь не своей волей ты в монастырь собралась, а от бедности. Это кончилось, ни в чем ты нужды больше не узнаешь. Я тебя одевать буду как княгиню, жемчуга, перстни, каменья – все у тебя будет, пожелай только. Ну, поедешь со мной?

– Нет, нет! – От его слов, от страсти, которой был полон его голос, от горячего дыхания, щекотавшего ей лицо, у Прямиславы кружилась голова, и она почти не сознавала, что говорит. – Нет! Пусти!

– Но почему, почему? – Ростислав не отпускал ее, напротив, обнял и крепко прижал к себе. – Почему не хочешь? Или я тебе не нравлюсь? Так и скажи: поди прочь, половец поганый, знать тебя не хочу!

– Нет, нет!

– А если нравлюсь, так чего же нет? Никого у тебя нет, ни отца, ни матери, раз она в монашках теперь, а я о тебе всю жизнь заботиться буду, видит Бог, пуще глаза буду беречь! Отчего же нет?

– Тебя… Тебя женить хотят на княжне… На здешней…

– Не женюсь! Скажи только слово, не женюсь до самой смерти! Пусть хоть бьют меня, а под венец поленом не загонят! – Ростислав засмеялся, потому что долго оставаться унылым не умел.

– Ну, не на этой, на другой! Не будешь же весь век теперь холостым ходить! Будто я не знаю, как это делается! Пойдете опять воевать, понадобятся чьи-нибудь полки в помощь – и женишься! Как князь Юрий…

– Ну и пусть! Ну, повенчают меня с кем-нибудь, хоть и с этой, здешней. Недоросточек! Мы ее в монастырь, пусть зреет до срока, ты ее и не увидишь никогда! Захочет, пусть там постригается, я ее неволить не буду, не захочет – пусть так живет. Разве плохо? Как твоя княгиня в Берестье жила. И ей хорошо, и нам. А тебя я никому обидеть не дам. Люблю тебя и любить буду.

– Грех, грех! – в ужасе шептала Прямислава, вполне понимавшая, что он ей предлагает. То же самое, что предлагал своим подружкам князь Юрий! Ту же самую жизнь, которую вели у него в тереме любовницы, пока она, венчанная жена, стояла службы в Апраксином монастыре!

– Ну, грех, а кто без греха? Это даже гордыня – хотеть без греха быть! – торопливо шептал Ростислав, и эти легковесные, идущие не от ума, а только от сердца слова почему-то так властно входили в душу Прямиславы, что она не могла ничего им противопоставить. – Только сам Господь Бог безгрешен! А смертные все грешны, и мы не более других. Монахи-то на что? Отмолят наши грехи, не зря же мы им каждый год столько добра отваливаем! Отец и села жертвовал, и угодья! Отмолят, не бойся! Полюби меня только, и я тебя от всех бед укрою, от всякого горя избавлю!

Он торопливо и жадно целовал ее волосы, висок, щеку, и Прямислава задыхалась от волнения, от ужаса и блаженства, которые так причудливо смешались сейчас в ее сердце, ей хотелось и оттолкнуть Ростислава, и обнять его, закрыть глаза, забыть обо всем на свете, подставить лицо под его поцелуи и довериться ему навсегда. Сколько бы ни длилось это «всегда», пусть один год, один день – ей и это казалось вечностью, потому что рядом с ним любая минута становилась огромной и наполненной.