Элоиза и Абеляр - Режин Перну

Итак, совершенно ясно, что ставить под сомнение личность Дионисия Ареопагита в монастыре Сен-Дени означало накликать на свою голову бурю. И она тотчас же грянула: «Я ознакомил некоторых братьев из числа окружавших меня с отрывком из труда Беды, противоречившим нашему мнению; и тотчас же они, придя в негодование от возмущения, воскликнули, что Беда был лжецом и что они считают гораздо более достойным доверия свидетельство Хильдония, их аббата, — он долго путешествовал по Греции ради интересующего нас факта и установил истину, вследствие чего совершенно устранил все сомнения в своем жизнеописании Дионисия Ареопагита». От Абеляра потребовали, чтобы он сказал, кто, по его мнению, имел больший авторитет в данном вопросе — Беда или Хильдоний, и Абеляр усугубил свое положение, высказавшись в пользу Беды. В монастыре всех охватило страшное волнение. «Придя в сильнейшее раздражение от ярости, они начали кричать, что я всегда был настоящим бедствием для нашего монастыря, злейшим его врагом, что я предатель и по отношению ко всему королевству: я пытаюсь отнять у него честь, коей оно особенно дорожило, отрицая тот факт, что Ареопагит был его покровителем». Обо всем происшедшем поспешили сообщить аббату, и тот очень дурно воспринял известие о ссоре. «Перед всеми собравшимися по его зову он осыпал меня жестокими угрозами, объявил, что немедленно направит меня к королю, чтобы тот покарал меня как человека, покусившегося на славу королевства и поднявшего руку на его корону. Затем он повелел следить за мной и стеречь меня, пока меня не передадут в руки короля».

Дело оказалось в буквальном смысле государственной важности, ведь Абеляр поставил под сомнение то, что мы в наши дни назвали бы национальной славой. Вероятно, можно было бы поразиться тому, что король сочтет для себя возможным вмешаться в какой-то спор по столь ничтожному поводу, если не знать, что представляла собой королевская власть во времена Абеляра. Людовик VI пользовался реальной властью только в своем домене, простиравшемся между Орлеаном и Санлисом и включавшем Париж, где королю принадлежал, по сути, один дворец; на всем остальном пространстве королевства король имел лишь право сюзеренитета, то есть право сеньоральной власти над феодалами, которым в основном принадлежало больше прав, чем ему, и гораздо большие доходы; но как бы взамен король принимал активное участие во всем, что имело касательство к жизни его домена, то есть его вотчины, а монастырь Сен-Дени был частью этого домена. Среди всех аббатств, находившихся в пределах королевского домена, именно это аббатство пользовалось особым вниманием и расположением короля, ибо это была жемчужина его короны. Король провел в этом аббатстве большую часть детства и не раз объявлял во всеуслышание, что желал бы умереть именно там. Вот почему нам представляется весьма вероятным, что настоятель монастыря Сен-Дени мог без особого труда убедить короля строго наказать Абеляра — человека, чей скандальный образ жизни давно стал предметом пересудов, человека, своими воззрениями и действиями способствовавшего тому, что его осудили за ересь, человека, сейчас причиняющего ущерб доброй славе королевского аббатства, а это представляет собой почти преступление, и не какое-нибудь пустяковое, а оскорбление величества.

Абеляр счел за лучшее не дожидаться королевского вердикта. При содействии нескольких монахов, проникшихся к нему жалостью, он следующей ночью тайно бежал из монастыря Сен-Дени и отправился искать себе убежище во владениях Тибо, графа Шампани. Там, в городке Мезонсель-ан-Бри он уже преподавал ранее и был вынужден его покинуть только по причине осуждения на Суассонском соборе. Приняли Абеляра там радушно и благосклонно. «Я был немного знаком с самим графом. Он был наслышан о моих бедствиях и сочувствовал мне». Абеляр вначале провел какое-то время в замке в Провене, в старом дворце графов Шампани, от которого ныне остались развалины, что находятся неподалеку от церкви Сен-Кириас (один из залов, сегодня оказавшийся под землей, и часть капеллы в романском стиле); в те времена над дворцом царил донжон, который народная фантазия, желавшая во всем видеть наследие времен Античности, нарекла «Башней Цезаря».

Даже если предположить, что король Людовик VI затаил злобу против философа за то, что тот якобы вознамерился нанести ущерб славе монастыря Сен-Дени, Тибо, граф Блуа и Шампани, предоставив убежище Абеляру, не рисковал ничем. Разве не был он одним из тех вассалов, что превосходили короля, своего сюзерена, богатством и могуществом? В результате сложной «игры» законов наследования и брачных союзов графские владения в буквальном смысле слова стискивали жалкий королевский домен. Граф держал под своим контролем не только Шампань, то есть графство Труа и Мо, простиравшееся от берегов реки Эн до Аржансона, но и графства Блуа и Шартр, от власти над которым как раз в году 1122-м от Рождества Христова отреклась его мать, принявшая монашеское покрывало в аббатстве Марсиньи. Это была прославленная графиня Адель Блуаская, дочь самого Вильгельма Завоевателя, одна из тех очень энергичных женщин, что были нередки в ту эпоху. Красоту этой дамы воспели самые знаменитые поэты того времени: Бальдерик Бургейльский, Готфрид Реймсский, Хильдеберт Лаварденский. Она практически самостоятельно управляла владениями во время двух продолжительных отлучек своего мужа, графа Этьена — сперва он был в Крестовом походе вместе с Готфридом Бульонским, а затем вновь отправился в Святую землю, где и умер. В тот момент, когда Тибо принял из рук матери родовое наследство, произошло ужасное событие, омрачившее жизнь всего семейства, то есть настроение и при дворе английского короля, и при дворе графов Шампани и Блуа: он оказался очевидцем кораблекрушения судна под названием «Бланш-Неф». Случилось это в 1120 году, Тибо тогда находился рядом со своим дядей, королем Англии Генрихом I, и оба они были раздавлены собственным бессилием. В результате ошибочного маневра корабль налетел на прибрежные рифы и пошел ко дну, увлекая в пучину цвет англо-нормандской молодежи; среди погибших были родная сестра Тибо Матильда, вышедшая замуж за графа Ричарда Честерского, и два его кузена — Вильгельм и Ричард, сыновья Генриха I, наследные принцы, которым был уготован трон Англии. Эта трагедия произвела на Тибо столь сильное впечатление, что через некоторое время он принял решение удалиться от мира и последовать примеру матери, то есть принять постриг и уйти в монастырь. Каноник Норберт, основатель монастыря в Премонтре и ордена так называемых премонстрантов, которому Тибо поведал о своих намерениях, отговорил его от подобного шага. Каноник уверил Тибо, что его долг состоит в том, чтобы остаться мирянином и послужить для других примером, доказав на деле, как много добра может сделать в своем домене его властитель, руководствующийся чувствами справедливости и милосердия. И действительно, на протяжении тех тридцати лет, что Тибо управлял своими обширными владениями, он мог служить примером благочестивого, добродетельного и благодетельного государя, проявлявшего поразительное внимание к сирым и убогим, — их он, как свидетельствуют предания, посещал лично. Легенды повествуют о том, что ежедневно он отправлялся мыть ноги прокаженному, ютившемуся в жалкой хижине рядом с его дворцом. И вот однажды Тибо, возвратившись в свой дворец после длительного отсутствия, вечером отправился навестить несчастного горемыку, дабы оказать ему обычную услугу. Когда Тибо уже выходил из хижины, соседи несказанно удивились тому, что он спокоен и выглядит как всегда, — ведь прокаженный, как оказалось, уже давным-давно умер. Так Тибо и все окружающие поняли, что на сей раз он вымыл ноги самому Господу, занявшему место несчастного. Таких историй о графе Тибо после его смерти существовало великое множество.