Карты, деньги, две стрелы - Надежда Федотова

Она фыркнула и утешительно погладила меня по руке:

— Конечно, посижу. Не волнуйтесь. Я бы все равно не смогла заснуть до самого рассвета. Стоит глаза закрыть — так сразу со всех сторон страшилища мерещатся.

— А вы не закрывайте, — посоветовал я. И, кое-что вспомнив, добавил: — Кстати, вашу тетрадку я в карман мундира сунул. Во внутренний, нагрудный, вместе с картой. Может, достанете? И ночь скоротаем, и узнаем наконец, что нам этот хитромудрый фений подкинул.

— Вам бы лучше спокойно полежать. — Девушка сняла со спинки стула мой камзол. — Но как знаете. Внутренний карман?

— Да, — кивнул я. — Достали? Все в целости?

— В полной. — Кнесна придвинула свечу поближе и, положив тетрадку себе на колени, раскрыла на первой странице. — Подождите, я сейчас прочту, переведу быстренько…

— Прочтите вслух, — попросил я, едва не ляпнув: «…у вас такой красивый голос».

— Хорошо.

Я закрыл глаза и откинулся на подушку. За стенами дома стрекотали ночные сверчки. Потрескивала свечка над ухом. Гудел огонь в очаге. И тихий голос Матильды серебряным перезвоном колокольчиков ласкал слух. Я не понимал ни слова из того, что она говорила. Язык для меня был чужой.

Но роднее этого нежного голоса у меня, кажется, в жизни ничего не было…

Матильда

Хотя тетрадь успела побывать в воде, она ничуть не пострадала. Листы остались все такими же гладкими, а чернила и не подумали расплыться.

Я провела пальцем по строкам и тихо начала читать вслух:

Огнем восстанет из золы

Клинком оборванная песня:

Два человека, две стрелы,

Два сердца, проклятые местью.

Осиротели алтари,

Души лишившись в одночасье,

И вместо розовой зари

Вас ждет извечное ненастье…

Вас, превративших дар богов

В пыль у себя под сапогами,

Поправших веру и любовь

Своими грязными ногами.

Настигнет ненависти шквал.

Ножом в груди огонь застынет,

И не проснется тот, кто спал,

И брату брат петлю накинет.

И маска скроет чей-то страх,

И змей в норе клубком свернется,

И город обратится в прах,

И любящий — не обернется.

И за грехи своих отцов

Расплачиваться будут дети…

И повторятся вновь и вновь

Истории, подобны этим…[1]

Слова лаумейского языка ледяными шариками скатывались с губ. Я пыталась уцепиться за их смысл, но суть вновь и вновь ускользала.

— Что это значит? — отвлек меня от размышлений слабый голос капрала.

Ох, я же собиралась перевести текст для него.

Несмотря на приглашенных отцом учителей, стихосложение никогда не было моим коньком: переводить на унгарский пришлось в прозе, передавая буквальный смысл слов.

Голос срывался и дрожал. Последние слова отзвучали, текст занимал лишь половину страницы, и я замолчала, ожидая, что скажет капрал. В тишине прошла минута, вторая.

Страшная мысль ударила как кнутом: неужели все зря? Неужели яд оказался слишком силен? Я склонилась над кроватью, вглядываясь в бледное лицо милеза, боясь самого страшного. Но он дышал, ровно, спокойно, и это дыхание было уже вовсе не похоже на те хрипы, что пугали меня совсем недавно.

Он заснул. Не потерял сознание, не изготовился продолжить путь в обитель Вечного Змея, как несколько минут назад… просто заснул. Слава тебе, Мать Рассвета!

Не до конца отдавая себе отчет в том, что делаю, я склонилась над кроватью и, медленно прикоснувшись губами к прохладному лбу Айдена, погасила свечи, оставив лишь крохотный огонек масляной лампы, горевшей на прикроватном столике. До конца ночи еще далеко, пусть он спит, а я буду охранять его сон.

Тетрадь я спрятала под подушкой капрала: здесь ее никто не найдет, не придется беспокоиться, что она куда-то пропала. Впрочем, прободрствовать до рассвета не удалось: слишком уж я вымоталась за те сутки, пока офицер был без сознания. Так и заснула, сидя…

А проснувшись, обнаружила, что лежу поперек кровати, положив голову на плечо Айдену и судорожно пытаясь удержаться на стуле. Мать Рассвета! Как же я могла? Ему же сейчас тяжело! Он и так еле выжил, а я… Очень надеюсь, что он ничего не заметил.

Я осторожно отодвинулась от все еще не открывшего глаза капрала, прижала к ладони к горящим то ли от стыда, то ли еще от чего-то щекам и поспешно, пока милез еще не проснулся, шмыгнула к двери.

На пороге споткнулась о задремавшего Брыся. Зверь лениво покосился на меня, но так и не соизволил встать — лишь слегка подвинулся, открывая проход. И снова заснул.

Мужчины…

Уже выскочив в коридор, я столкнулась с местным знахарем.

— Как он? — На висках пожилого агуанина серебрилась седина, но карие глаза смотрели молодо.

Ох, я же никому не сказала, что капрал пришел в чувство!

— Ему лучше. Он очнулся. Правда, это было ночью, сейчас он снова спит… но, кажется, все будет в порядке.

— Очнулся? — Лекарь шагнул в комнату.

Как он умудрился не наткнуться на развалившегося Брыся, для меня осталось загадкой.

Я осторожно направилась вслед за лекарем:

— Ну да. А потом заснул. Думаю, ему стало лучше.

Я ожидала, что специалист подтвердит мои радостные слова, но тот склонился над кроватью, озадаченно прищелкивая языком. Попробовал ладонью лоб капрала; порывшись в мешочке, висящем на поясе, вытащил щепотку какого-то порошка, сдул с ладони, прислушался к чему-то, улавливаемому лишь им, и огорченно вздохнул:

— Плохо дело.

— Что вы имеете в виду? — охнула я.

Иглонос, проснувшийся от моего выкрика, подскочил и озадаченно закрутил головой, пытаясь понять, что происходит.

— Не кричите, госпожа, — опустил глаза знахарь. — Помирает он.

— Как — помирает? Вы что? Он не может умереть! Я с ним только что разговаривала, всего несколько часов назад? Он просто спит!

— А почему тогда до сих пор не проснулся? — горько усмехнулся знахарь, вытирая ладони о темный передник. — Вы ведь громко говорите.

А ведь и правда.

Я рванулась к кровати:

— Капрал! Капрал, вы слышите меня? — Ладонь коснулась плеча милеза, и я испуганно отдернула руку, почувствовав под пальцами холод льда. Подняла перепуганный взгляд на агуанина: — Что происходит? Ему ведь было лучше! Я разговаривала с ним!