Притча - Уильям Фолкнер

Старый негр не рассказывал, как они это сделали, сказал только, что они сделали это, словно если дело сделано, то уже не важно, как, словно если что-то нужно сделать, это делается, а потом трудности, мучения или даже невозможность ничего не значат - извлекли обезумевшего, искалеченного коня из вагона и спустили в старицу, где конь мог плыть, пока ему поддерживали голову над водой...

- Мы нашли лодку, - сказал старый негр. - Если это можно назвать лодкой. Выдолбленная из бревна, она переворачивалась, едва ступишь в нее ногой. Их называют пирогами. Люди там не говорят, а лопочут, как и здесь. Потом выплыли из старицы и скрылись так бесследно, что наутро, к прибытию железнодорожных детективов, казалось, что разлив унес всех троих.

Спрятались они на холмике, островке посреди болота, менее чем в миле от места крушения, к нему на другое утро прибыл рабочий поезд с бригадой для восстановления мостика и путей, и оттуда (В первую ночь они спрятали коня в воду так глубоко, как только могли, и старый негр остался присматривать за ним. "Я только поил его, держал грязевый тампон на бедре и отгонял мошек, мух и москитов", - сказал старый негр.) под утро третьего дня вернулся грум и привез в пироге тали с маркой железнодорожной компании, еду для коня и для них троих, брезент для люльки и шины и парижского гипса для наложения шин ("Я знаю, о чем вы хотите спросить, - сказал старый негр. - Где он взял деньги на все это. Раздобыл так же, как и лодку". - И рассказал: английский грум, который раньше не отъезжал от Лондона дальше Эпсома или Донкастера, тем не менее ставший за два проведенных в Америке года баптистом и масоном, всего за две недели в носовом кубрике американского грузового судна из Буэнос-Айреса открыл или обнаружил в себе взаимопонимание с игральными костями и привязанность к ним, вернувшись на место крушения, он взял тали просто потому, что случайно наткнулся на них; так как местом его назначения был вагон, где спала бригада рабочих-негров, он разбудил их, после чего белый в непривычных, покрытых болотной грязью бриджах и черные в нижних рубахах, рабочих брюках из саржи или совсем без ничего расселись на расстеленном одеяле под коптящим фонарем с банкнотами, монетами и постукивающими костями.), и в кромешной тьме - он не прихватил фонарь, света не было; зажигать свет было опасно, да он и не нуждался в нем, - небрежно, даже презрительно, поскольку он с десяти лет знал строение лошадиного тела, как слепой знает комнату, из которой боится выйти (он не взял бы с собой и ветеринара, не только потому, что не нуждался в нем, он никому, кроме старого негра, не позволил бы прикоснуться к коню, даже если бы позволил конь), они подвесили коня, вправили кость и наложили шину.

Потянулись недели, в течение которых срасталось сломанное бедро, сыскные группы охраняли все выходы с болота, прочесывали дно старицы и с руганью шлепали по болоту среди мокасиновых и гремучих змей и аллигаторов, хотя они (преследователи) давно пришли к выводу, что конь мертв по той простой причине, что он должен быть мертв, поскольку мог быть только мертвым, раз до сих пор не нашелся, и что владелец его в конце концов получит лишь удовольствие обрушить свой гнев на похитителей. И раз в неделю, едва темнело и сыскные группы отправлялись на ночлег, грум садился в пирогу и два-три дня спустя возвращался до рассвета с новым запасом продуктов и фуража; теперь на это уходило два-три дня потому, что мостик наконец починили; ночами по нему снова грохотали поезда, и бригада рабочих, а вместе с ней и источник доходов, вернулись обратно в Новый Орлеан; и теперь белый сам ездил туда вести профессиональную игру на обтянутых сукном столах под электрическими лампами, и теперь даже старый негр (лошадник, конюх лишь по воле случая, а по склонности и призванию - служитель господа, заклятый и одержимый враг греха, но, видимо, он без сомнений и колебаний давно выбросил из памяти, что сфера его нравственных заповедей должна включать прекрасного искалеченного коня и тех, кто служит ему) не знал, как далеко ему приходилось иногда забираться, прежде чем он находил еще одно одеяло, расстеленное под коптящим фонарем, или, как последнее прибежище, залитый электрическим светом зеленый стол, и, хотя там лежащие в своей кожаной чашечке кости бывали столь же безупречны, как жена Цезаря, доходы от игры фишки, деньги - все же набегали, то ли благодаря его таланту, то ли просто необходимости в них.

Затем потянулись месяцы, в течение которых они ежедневно слышали не только грохот поездов по отремонтированному мостику, но и движение сыскных групп (иногда с ними можно было бы заговорить, не повышая голоса); поиски не прекращались еще долго после того, как те, кто бранился, шлепал по воде и в ужасе отскакивал от лениво извивающихся или зловеще шипящих мокасиновых и гремучих змей, решили, что конь давно пал и навсегда исчез в ненасытных утробах угрей, щук и черепах, а сами воры покинули эту местность, страну и, возможно, даже континент, полушарие, но тем не менее они продолжали поиски, потому что железнодорожная компания использовала для ограждения дорогой набор строенных блоков и более двухсот футов двухдюймового кабеля; страховой компании принадлежали банки, пароходные линии и розничные магазины от Портленда, штат Мэн, до Орегона, и поэтому она не могла себе позволить потери коня, стоящего даже один доллар, тем более пятьдесят тысяч; владелец коня, этот бездонный кошелек, не пожалел бы стоимости шестидесяти своих коней, чтобы отомстить похитителям шестьдесят первого, а федеральная полиция ставила на карту даже больше, чем полиция штата, которая могла получить лишь свою долю славы и вознаграждения: у нее было дело, которое требовалось закрыть, - и вот однажды поступило сообщение "Юнайтед Пресс", переданное накануне вечером из Вашингтона заместителю начальника федеральной полиции, о том, что конь, дорогой, породистый скакун, передвигающийся на трех ногах, опекаемый или по крайней мере сопровождаемый маленьким кривоногим иностранцем, едва говорящим по-английски, и пожилым негром-священником, победил в скачках на три фарлонга в Уэзерфорде, штат Техас, жокеем был двенадцатилетний негритянский мальчик. ("Мы шли туда пешком, - сказал старый негр. - По ночам. Это было нужно, чтобы конь снова пришел в себя. Чтобы он забыл тот мостик, снова обрел форму и стал конем. Когда наступал день, мы прятали его в лесу". Рассказал он и что было потом: что они не могли поступать иначе: после скачек они тут же, почти не задерживаясь, уходили, потому что как только трехногий конь выигрывал скачки, это разносилось по всему миру, а им нужно было опережать преследователей хотя бы на день.) Преследователи прибыли туда с опозданием на один день и узнали, что негр-священник и ворчливый, презрительный иностранец внезапно появились неизвестно откуда как раз вовремя, чтобы выставить трехногого коня на скачки, иностранец делал ставки, достигающие (к тому времени) от тысячи до десяти тысяч долларов при неравных шансах, составляющих от одного к десяти до одного к ста; трехногий конь так рванул от столба, что, казалось, это барьер отскочил назад, и скакал так быстро, что, казалось, все остальные кони участвуют в другом, следующем забеге, и так до самого финиша; жокей, казалось, совсем не управлял им - если только кто-нибудь (тем более мальчик двенадцати, от силы тринадцати лет, скакавший без седла, с одной подпругой, чтобы держаться за нее, - осведомитель видел эти скачки) был способен управлять им после того, как был дан старт; конь на всем скаку пересек линию финиша и проскакал бы еще круг, но белый иностранец, перегнувшись через барьер за линией финиша, сказал ему какое-то слово так тихо, что его не было слышно в пятнадцати футах.