Бог пятничного вечера - Чарльз Мартин

Вуд покачал головой.

– Я думал, мы друзья. – Устремив взгляд через лобовое стекло, мужчина проворчал себе под нос: – И что я ей плохого сделал?

– Ты был его другом, – ответил Рей сквозь легкое облачко дыма.

Вуд согласно пожал плечами.

– Ну да, само собой.

В ту ночь, точнее, утро, когда меня арестовали, я проснулся на разминку в три часа, как обычно, оделся и вошел в лифт, направляясь в фитнес-центр в вестибюле. Это последнее, что я помню. Последующие двадцать четыре часа выпали из памяти. Помню только, что проснулся в гостиничном номере, который не был моим, в окружении трех женщин. Одри среди них не было. Говоря по правде, я не помню, как просыпался, одевался, как шел к лифту, и знаю все только потому, что обвинение излагало это в суде во время моего процесса. Последнее воспоминание прерывалось где-то за час до этого, когда я был с Одри.

– По всей видимости, она доверяет тебе не больше, чем мне.

Вуд ткнул Рея в плечо.

– Зато ему доверяет.

Я пожал плечами.

– Очевидно.

Вуд все никак не мог поверить, что я нашел ее.

– Как она?

– Окружена двенадцатифутовой стеной, но эти двенадцать футов – ерунда в сравнении со стеной вокруг ее сердца. Когда я приближаюсь к ней, у нее по коже мурашки бегут. Я надеялся, что, может, когда я выйду, все будет по-другому, что время излечило. – Я покачал головой. – Не излечило: мое присутствие для нее мука. Не знаю, как содрать корку, что наросла за двенадцать лет. Единственная связь между нами – этот парнишка, Далтон Роджерс. Одри хочет, чтобы я помог.

Вуд кивнул.

– Всегда есть Канада…

– Данвуди, это игра. Она – нет. Оставь.

– Значит, ты и вправду завязал? То есть окончательно и бесповоротно? И все эти дела в тюрьме, разминки и броски ничего не значили и играть ты уже не будешь?

Я помолчал.

– Помнишь последнюю встречу в Нью-Йорке накануне драфта, когда передо мной раскатывали красную дорожку, обещая весь мир?

Он кивнул.

– И что я тебе сказал, когда они ушли?

Вуд отвел глаза.

– Ну же, давай, скажи.

– Ты сказал, – медленно заговорил Вуд, – что, сколько себя помнишь, всегда держал в руках футбольный мяч. Это твои линзы – забери у тебя мяч, и ты станешь слепым, как новорожденный котенок.

– Но… – подсказал я.

– Но в сравнении с Одри, – он покачал головой, – это ничто.

– И?

– И если тебе когда-нибудь придется выбирать, она победит.

– И сейчас я выбираю. Одри не доверяет мне, не верит в меня. Единственный способ для меня достучаться до ее сердца – это отказаться от того, что, как она знает, я люблю. Завязать.

– Чушь какая-то.

– Вуд, все, включая тебя, считают, что я их предал. И в первую очередь Одри. Ты хочешь, чтобы я преодолел это, двигался дальше, ставил новые рекорды, но Одри сломлена, и ей плевать на рекорды. Я люблю игру. Люблю так же, как и всегда, но если я сейчас выберу игру, то потеряю ее навсегда. Мне надо показать Одри, что я люблю ее больше, чем футбол.

– Но это твой шанс. Ты не молодеешь – положение рискованное. Кроме того, чем, скажи на милость, ты собираешься зарабатывать на жизнь? С девяти до шести – это не для тебя.

Я поднял руку.

– Я не собираюсь больше играть.

Разочарованный, он опустил голову.

– Наверно, я думал, что вот ты отсидишь свой срок, выйдешь и рванешь. Начнешь оттуда, где остановился. Многие так делали. – Он предпринял еще одну отчаянную попытку задеть мое самолюбие: – Ракета бы так сделал.

Я вытер руки о тряпку.

– Вуд, тюрьма убила Ракету. Он мертв и похоронен под тюремным блоком «Д».

Мы помолчали несколько минут. Наконец он заговорил:

– Не уверен, что хочу знать ответ, но что там за история с тобой и этим Далтоном Роджерсом? Ты сказал, Одри хочет, чтобы ты помог ему, но для тебя приближаться к ребенку ближе чем на пятьдесят футов – нарушение закона.

– Я согласился тренировать его, помочь стать лучше.

– Не мне говорить тебе, что это очень плохая затея.

– Знаю, потому-то ты мне и нужен.

– И тебе все равно?

– Я этого не сказал.

– Но ты все-таки тренируешь его.

– Да.

– Почему?

– Единственный путь к сердцу моей жены – через руку этого парнишки.

– Даже если эта рука передаст тебя тюремным властям.

– Даже если так.

Вуд шумно выдохнул, словно держался с тех пор, как меня выпустили из тюрьмы.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Никогда не говорил, что знаю. Просто делаю, и все.

– Да, и это тоже.

Поддерживаемый общественностью, которой надоели спортсмены-знаменитости, ставящие себя выше закона, суд надо мной был коротким, быстрым и показательным. Обвинителем выступил сам прокурор штата Джорджия Рон Эйбл, рассчитывавший использовать процесс и свою победу в нем для построения будущей политической карьеры. Обвинение будет действовать решительно, пообещал он.

Так и получилось.

Учитывая сенсационный характер обвинений и свидетельств, мое полное и категоричное, но довольно неубедительное отрицание – «Я этого не делал. Ничего этого» – было подано бульварной прессой как «НЕУКЛЮЖАЯ ОТГОВОРКА РАКЕТЫ». Скандал разгорался; ход процесса и вынесение приговора освещали более пятидесяти телекамер. В течение трех недель у меня, можно сказать, был свой канал. В начале процесса мне предложили заключить публичную сделку, но я, к великой радости Эйбла, отказался, потребовав суда присяжных.

И я его получил.

Судьей был назначен Д. С. Гейнер, человек с сорокалетним стажем, любовью к истории и глубоким пониманием ее событий. Жюри присяжных состояло из пяти мужчин и семи женщин. Мама заложила дом, чтобы заплатить за мою защиту. Стефани Уолш, весьма уважаемый адвокат, выпускница Гарварда, имеющая за плечами десятилетний опыт успешной защиты профессиональных спортсменов, взялась за мое дело. Примерно двадцать два часа мы думали, что у моей защиты есть хорошие шансы, и я старался ободрить Одри. А потом обвинение представило доказательства.

Штат предъявил мне обвинение в сексуальном насилии при отягчающих обстоятельствах, сексуальном насилии в отношении несовершеннолетних, непристойном и развратном поведении, непристойном и развратном поведении в отношении несовершеннолетних, хранении наркотиков с целью их распространения и намерении записать таковое поведение на видео.