Обольстительная леди Констанс - Маргерит Кэй

Кто она, женщина, разбившая Кадару сердце, женщина, с которой не сравнится ни одна другая? Радуясь тому, что можно отвлечься от собственных страданий, Констанс обратилась мыслями к Када-ру. Что ей известно? Сначала казалось, что очень мало. Несколько лет назад Кадар полюбил женщину по имени Зейнаб, которая по какой-то причине не могла полюбить его. Он назвал их отношения идеальной любовью, настолько идеальной, что, как он считал, больше он не сможет найти такую любовь, и настолько болезненной в ее потере, что больше он не хотел рисковать.

Приуныв, Констанс вернулась к бюро и открыла записную книжку. Может быть, если она запишет все, что ей известно, будто карту звездного неба нарисует, все постепенно обретет смысл? Испещренная звездами карта любви. Все было бы забавно, если бы не было так трагично. Она нарисовала сердечко вокруг двух фигурок, изображавших Кадара и его любимую. Да, у него была еще подруга, которая, как и он, любила читать. Констанс изобразила изящный силуэт. Девушка, которая умерла, – так он сказал ей у моря. А потом закрыл тему. Как на другом пляже, когда говорил о другой женщине… да, вот именно. Тогда он говорил о жене брата, которая умерла родами. Она нарисовала вторую пару, изображавшую Бутруса и его жену. В ужасе посмотрела на свой рисунок. Боже правый, неужели?..

Констанс дрожащей рукой нарисовала треугольник, который объединял трех женщин на ее рисунке. Подруга детства Кадара. Любимая Кадара. Жена брата Кадара. В центре треугольника она нарисовала круг и написала: «Зейнаб?»

Жалость смешивалась с огромной грустью. Семь лет назад Кадар покинул Маримон. Семь лет назад короновали его брата. И он женился. На страницу упала слеза. Любила ли его Зейнаб? Разумеется, подумала Констанс. Ее собственная любовь не давала возможности усомниться. Какая женщина не влюбилась бы в Кадара? Однако он вынужден был смотреть, как она выходит за другого, к тому же за его собственного брата. Ничего удивительного, что его сердце разбито.

Солнце уже показалось над горизонтом. Ничего удивительного, что Кадар решил больше не влюбляться. Она медленно захлопнула записную книжку. А потом он вернулся из ссылки и узнал, что у него есть невеста, которая тоже изначально предназначалась в жены его брату. Должно быть, он думал, что навлек на себя двойное проклятие. Ничего удивительного, что он не может себя заставить пойти до конца. Что же, он проживет один до конца жизни? Это так же ужасно, как думать, что он вынужден жениться по расчету ради своей страны. Больше всего ей хотелось, чтобы Кадар был счастлив, но Кадар как будто нарочно навлекает на себя несчастье. Призрак прошлого еще преследует его, как бы он этого ни отрицал.

Последние несколько дней выдались особенно бурными, Констанс устала. Вернувшись на подушки под навес, она обхватила себя руками и закрыла глаза. Ее мечта не сбудется никогда, но разве плохо помечтать? Она живо представила себя на морском берегу. Под спиной скрипел песок. Рядом лежал обнаженный Кадар. Он целовал ее. Ласкал. Любил ее.

Кадар беспокойно ходил по комнате. Его планы, связанные с будущим Маримона, воплотились в виде большого макета эмирата, который занимал все доступное пространство. На макете были отмечены места, где будут новые школы, и развернется огромное строительство: новый порт, верфи и доки. Он пометил даже местоположение судостроительной верфи, предназначенной на будущее. Вдоль одной из стен выстроились подробные чертежи и подробные объяснения в письменном виде. Представители многих городов и ближних деревень должны будут все разъяснять своим соседям, которые не умеют читать. Ему же предстоит отвечать на вопросы. Он предложил Маарку из Большого оазиса от его лица координировать всех таких представителей, и тот с воодушевлением согласился. Через несколько дней макет покажут визирям, а на следующей неделе откроют для народа. Он должен был ликовать, но теперь Кадар гадал, не является ли его утопия несбыточной мечтой. Воплотить ее в жизнь будет крайне трудно без нессарийского приданого. Ему придется столкнуться с очень нелегким и неприятным выбором. Новые школы или расширение гавани? Последнее позволит ввозить в страну больше товаров, но кому по карману их покупать? Каким маримонским детям позволить первым получать образование? И каким взрослым? И получится ли дать образование всем? Хорошее образование приведет к увеличению благосостояния, но, если он вынужден будет тянуть с постройкой школ из-за недостатка средств, выгоду от нововведения получат лишь немногие. Начнется соперничество. Презрение. Неравенство. Именно то, что он хотел искоренить. Как быть справедливым правителем и обеспечить равенство для всех? Кадару вдруг пришло в голову, что в каком-то смысле будет значительно проще и значительно справедливее не вводить вообще никаких перемен.

Нет, об этом не может быть и речи. Несмотря на то что приданое нессарийской принцессы устранит потребность в болезненном выборе, о женитьбе на ней и речи быть не может. Он – правитель в первую очередь и человек во вторую. О том же он думал и месяц назад, возвращаясь из первой поездки в Нессару. Самое главное – его долг перед страной. Но, кроме того, он должен быть честным с самим собой. Он не женится на женщине, которую он не любит, даже ради того, чтобы перенести Маримон в девятнадцатый век. Он позовет Абдул-Меджида, попросит того начать деликатную, редко используемую и тем не менее установленную процедуру разрыва помолвки, а потом подумает о нелегком выборе, который придется сделать в результате его поступка.

Но, хотя ему стало легче после того, как он обдумал начало кампании, Кадар был не в том настроении, чтобы приступить к ее исполнению. Закрыв глаза, он поддался искушению и стал вспоминать, как вчера занимался любовью. Констанс под ним, на нем, ее голос, тихий, гортанный стон, когда она дошла до пика наслаждения… Пленительная Констанс… Он живо представил себе ее улыбку. То, как она целовалась. То, как прикусывала губу, когда старалась решить, спрашивать ли его дальше о том, о чем он предпочитал не говорить. То, как она видела многое за его словами и читала его мысли, – хотя это оружие можно назвать обоюдоострым. На это не был способен никто. Даже Зейнаб.

Потрясенный, Кадар огляделся по сторонам, как будто кто-то другой вслух произнес ее имя. Он редко позволял себе произносить его. До недавнего времени он редко позволял себе даже думать о ней. Он видел ее девочкой, с которой только познакомился, серьезной девочкой, обожавшей лошадей и книги, но по-прежнему с трудом вспоминал красивую молодую женщину, в которую Зейнаб превратилась потом. Он помнил ее голос, хрипловатый, тихий, и помнил, как она ходила – словно плыла под слоями дорогих шелков и прозрачных кружев, которые она носила с удовольствием. Да, теперь он помнил, как дразнил ее: став взрослой, она полюбила моду больше книг.

Он тогда обидел ее. Ее глаза наполнились слезами. Теперь он вспомнил и цвет ее глаз – светло-карие, как песок во время отлива. Она тогда позволила ему поцеловать себя. И это он тоже помнил – невинность их поцелуев. Не бесстрастность – именно невинность. Она никогда не позволяла себе уступать страсти. Она была благороднее, чем он, – вот и все. Сложись все по-другому, он не сомневался: она дала бы своей страсти полную волю. Он ни разу ни к чему не принуждал ее, не давил на нее. Их целомудренные поцелуи – только это их объединяло. Она казалась ему слишком драгоценной, слишком нежной, слишком хрупкой. Он боялся испугать ее своим напором. Хотя ему не доставляло труда сдерживаться в ее присутствии. В резком противоречии с отсутствием сдержанности на пляже с Констанс. От него потребовалось все его самообладание, чтобы не взять то, что предлагала она, не ворваться в нее, не почувствовать, как ее плоть окутывает его, держит его, не протиснуться в нее глубже и выше, почувствовать сладкое возбуждение, когда он входил и выходил из нее, входил и выходил, почувствовать, как она испытывает болезненно сладкое напряжение, пока он сдерживается, ожидая, когда она испытает наслаждение, пульсацию ее оргазма, которая отправила бы его в полет.