Убийство в теологическом колледже - Филлис Дороти Джеймс

Сегодня у него было дело – дело, которое он предвкушал, хотя и убеждал себя, что движим лишь чувством долга. Он хотел заставить отца Себастьяна Морелла согласиться, что Святой Ансельм нужно закрыть, и найти любые доказательства, которые могли бы приблизить неизбежное. Он говорил себе и сам в это верил, что колледж дорого обходится в содержании, слишком изолирован, обучает только двадцать тщательно отобранных студентов, чрезмерно привилегирован и элитарен. Все это шло вразрез с англиканством. Он признал – мысленно порадовавшись своей честности, – что неприязнь к самому учреждению простиралась и на его главу. И с какой стати этого человека следует называть главой? Неприязнь к Мореллу носила весьма личный характер и выходила далеко за рамки любых противоречий в церковной традиции или теологии. Отчасти, понимал Крэмптон, это была классовая ненависть.

Архидьякон считал, что сам пробил себе путь к ординации и повышению. Хотя на самом деле сражаться почти и не понадобилось. В университете его путь был устлан далеко не скупыми грантами, да и мать всегда баловала единственного ребенка. Но Морелл был сыном и внуком епископов, а какой-то его дальний предок, живший в восемнадцатом веке, – одним из великих кардиналов-епископов. Во дворцах Мореллы всегда чувствовали себя как дома, и архидьякон знал, что его противник пустит в ход все семейные связи и все личное влияние, чтобы добраться до нужных людей в правительстве, в университетах и в церкви, но не уступит ни пяди земли в битве за сохранение своей вотчины.

А еще его супруга, страхолюдина с лошадиным лицом, один бог знает, зачем он на ней женился. Во время первого визита архидьякона, задолго до того, как его назначили попечителем, леди Вероника присутствовала в колледже и за ужином села слева от него. Не самое лучшее решение для них обоих. Понятно, сейчас она уже мертва. По крайней мере он будет избавлен от ее неприятного, отвратительного голоса, окрашенного тем тембром, что свойствен представителям высшего общества и отточен столетиями их высокомерия и бесчувственности. Да что она или ее муж вообще знали о бедности и унизительных лишениях? Разве им приходилось жить в неблагополучном районе, сталкиваться с жестокостью и тяжелыми проблемами пришедшего в запустение прихода? Морелл никогда не служил приходским священником, если не считать двух лет, которые он провел в фешенебельном провинциальном городке. Почему человек с такими умственными способностями и с таким именем довольствовался должностью директора в крохотном отдаленном колледже – вообще оставалось для архидьякона загадкой. И, как он подозревал, не только для него.

Объяснение, конечно, можно было найти, если вспомнить условия совершенно неприемлемого завещания мисс Арбетнот. Как же юристы позволили ей составить его таким образом? Конечно, она не могла знать, что картины и серебро, которые она передала колледжу Святого Ансельма, настолько вырастут в цене за полторы с лишним сотни лет. В последние годы колледж поддерживала церковь. В нравственном отношении было бы справедливо передать имущество церкви или церковным благотворительным учреждениям теперь, когда колледж изжил себя. Просто уму непостижимо: мисс Арбетнот предполагала сделать мультимиллионеров из занятых в колледже к моменту его закрытия четверых священников, одному из которых уже стукнуло восемьдесят, а другой вообще был осужден за растление малолетних. Архидьякон считал своей обязанностью удостовериться, что все ценности вывезут из колледжа до официального закрытия. Себастьян Морелл едва ли станет протестовать, иначе возникнут основания обвинить его в эгоизме и жадности. Окольными путями пытаясь противиться закрытию колледжа, он, видимо, преследует корыстный интерес.

Война официально началась, и архидьякон без тени сомнений ехал туда, где, как он считал, ожидалась решающая схватка.

19

Отец Себастьян знал, что еще до конца выходных ему придется столкнуться с архидьяконом. Но он не собирался ссориться в церкви. Он был готов и даже страстно желал отстаивать свою позицию. Но только не перед алтарем. И когда архидьякон заявил, что хочет немедленно взглянуть на Рогира ван дер Вейдена, отец Себастьян, не найдя повода для отказа и чувствуя, что просто отдать ключи было бы невежливо, утешился мыслью, что они зайдут туда, скорее всего, ненадолго. Да и к чему, в конце концов, может придраться архидьякон в церкви, кроме разве что застарелого запаха ладана? Он твердо вознамерился сохранять спокойствие духа и по возможности ограничиться в разговоре поверхностными темами. Два священника, находясь в церкви, без сомнения, способны побеседовать, не раздражаясь.

Мужчины молча направились по северной галерее к двери в ризницу. Потом отец Себастьян включил лампу, освещающую картину, и они так же молча любовались ею.

Отец Себастьян всегда затруднялся отыскать слова, которые адекватно описали бы его чувства, когда картина возникала у него перед глазами, и сейчас он даже не старался их подобрать. Прошло целых тридцать секунд, прежде чем архидьякон заговорил. Его голос с неестественной силой загромыхал в тишине церкви.

– Конечно, ей здесь не место. Вам что, действительно не приходила в голову мысль ее перевезти?

– Куда, архидьякон? Мисс Арбетнот передала картину колледжу именно для того, чтобы она висела в церкви над алтарем.

– Не самое безопасное место для такой ценности. А сколько она, по-вашему, стоит? Пять миллионов? Восемь миллионов? Десять?

– Понятия не имею. Но раз уж зашла речь о безопасности, позвольте напомнить, что этот запрестольный образ находится здесь уже более ста лет. И куда именно вы предлагаете ее перевезти?

– Туда, где более безопасно, где ею смогут наслаждаться и другие люди. Самое благоразумное – и я уже обсуждал такой вариант с епископом – продать картину в какой-нибудь музей, где ее выставят на всеобщее обозрение. А церковь или даже какая-нибудь приличная благотворительная организация смогут отлично распорядиться этими деньгами. То же самое касается и двух самых ценных из ваших потиров. Недопустимо, что предметы такой ценности держат ради удовлетворения потребностей двадцати студентов.

Отец Себастьян испытал искушение процитировать строфу из Библии: «Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим»[8], но предусмотрительно сдержался. Хотя голос его все равно дрожал от негодования.

– Этот запрестольный образ – собственность колледжа. И пока я здесь директор, его не станут ни перевозить, ни продавать. Серебряные вещи будут храниться в сейфе в алтарной части и использоваться по назначению.

– Даже если присутствие иконы означает, что церковь следует запирать на засов и соответственно туда не могут входить студенты?

– Они могут входить. Достаточно лишь попросить ключи.

– Иногда желание помолиться приходит настолько неожиданно, что сложно помнить, что надо еще и просить ключи.

– На этот случай у нас есть молельня.

Архидьякон развернулся, а отец Себастьян подошел, чтобы погасить свет.

– В любом случае, когда колледж закроют, картину придется перевезти, – сказал его спутник. – Я не знаю, что епархия собирается сделать с этим зданием – я имею в виду саму церковь. Она слишком далеко расположена, чтобы снова стать приходской церковью даже в составе окружного викариата. Где тут взять паству? И маловероятно, что человек, который купит этот дом, захочет иметь личную молельню. Хотя кто знает. Трудно вообразить, кого может заинтересовать такая покупка. Место удаленное, управлять неудобно, добираться трудно, на пляж прямого спуска нет. Не самое удачное расположение для отеля или санатория. Тем более что берег размывает, и нет никакой уверенности, что дом будет так же стоять через двадцать лет.