Дебютантка - Кэтлин Тессаро

Прошу тебя, давай останемся друзьями, дорогая. А теперь я тебя немного повеселю. Угадай, кого я встретила на прошлой неделе? Элеонору! Она заказывала костюм для сафари и целый арсенал новых ружей. Бедняжка приняла предложение какого-то старика, из которого уже песок сыплется. Жених ее – кофейный плантатор, плантация его находится где-то в мрачных дебрях Кении. Он, оказывается, друг ее отца, и в последний раз она его видела, когда ей было шесть лет. Такой оживленной я Элеонору не припомню. Представляю, на что она будет похожа, когда напялит на себя это хаки, – на огромный тент. Вряд ли ей понадобятся все ее ружья: увидев этот наряд, самый кровожадный лев испугается и убежит.

Кстати, Энн отказалась от коммунистических идей. Это случилось после того, как однажды она вернулась домой пораньше (хотела успеть припрятать новую шляпку) и застукала своего Пола с жутко волосатой журналисткой из «Уик». Представляешь, они мычали, как коровы, и даже не слышали, что она вошла. Как мне жаль Энн. Она так страдает. Но нет худа без добра: ей всегда страшно хотелось снова поесть икры и почитать журнал «Вог», а еще – выбросить эти ужасные практичные башмаки и отправиться куда-нибудь потанцевать. Я сразу взяла ее с собой к Скоттам на самый упадочнический буржуазный обед, а потом, совершенно пьяные от шампанского, мы потопали в магазин Симпсона и купили ей модный, сногсшибательный плащ переливчато-синего цвета. И хотя Пол отправил жене четыре покаянных письма, умоляя вернуться, отец Энн уже связался с адвокатами. Она говорит, что до конца дней своих будет помнить этот кошмар: как она стояла в дверях и не могла понять, что это он делает с маленьким темноволосым человечком с усиками и дряблой грудью.

Я все время вспоминаю о тебе: когда открываю празднества, когда произношу какой-нибудь спич, когда разрезаю ленточку на открытии очередной местной библиотеки. Какая ты у меня добрая! Малькольма я вижу в Лондоне лишь мельком: он проносится из одного зала в другой, словно некое расплывчатое пятно в темную полоску. Ты же понимаешь, мы с твоим супругом вращаемся в разных кругах. Не сомневаюсь, он осуждает меня, несмотря на все твои уверения. Он вечно рассуждает о «правящем классе». Неудивительно, что Дражайший Супруг нашей Маман, как только увидит его, так весь и сияет от счастья. Я вполне серьезно. Щеки у Старого Служаки натурально краснеют! Я вполне допускаю, что он слегка увлечен Малькольмом, и его можно понять, принимая во внимание то, что бедняга женат на Маман. Однажды, месяц назад, мы собирались ужинать в ресторане отеля «Дорчестер», и я не сомневалась, что мне предстоит выслушать суровую лекцию о морали и нравственности. Но в парламенте как раз случилось голосование, и, слава богу, в самую последнюю минуту Малькольма туда вызвали. Я понимаю, что ты любишь мужа и что он для тебя самый близкий человек, но не могу сказать, что была разочарована его уходом.

Ах, ангел мой, кому же я могу излить всю свою душу, если не тебе? Ведь никто другой не знает меня так хорошо, как ты.

Крепко любящая тебя,

Б.

* * *

Национальная портретная галерея значительно уступала просто Национальной галерее, расположенной по соседству. Она была далеко не такая громадная, хотя тоже не маленькая. Множество залов, заполненных портретами известных людей, тянулись один за другим, демонстрируя самые разные, на любой вкус, стили изобразительного искусства: от полотен эпохи Тюдоров до вполне современных картин, фотографий и рисунков. Кого здесь только не было: члены королевских семейств, государственные деятели, ученые, писатели, художники, композиторы, артисты. Одни взирали на посетителей из портретных рам самоуверенно, другие – дерзко и вызывающе, третьи – смиренно, а некоторые – рассеянно или даже равнодушно. Перед глазами Кейт разворачивалась сложная картина бесконечной ярмарки тщеславия, демонстрирующей менявшиеся на протяжении нескольких веков социальные стандарты и моды, а также извечно присущие человеку гордыню, доблесть, смирение и покорность судьбе.

Кейт всегда поражала портретная галерея – этот типично английский институт, специально придуманный для народа, представители которого полагают сущим проклятием необходимость смотреть на другого человека или, хуже того, самому быть объектом созерцания. А здесь можно открыто разглядывать других людей и в тысячах самых разных лиц прослеживать ту тонкую ниточку, из которой ткется национальный характер. Пробиваясь сквозь толпы туристов по центральной деревянной лестнице на второй этаж, Кейт на минуту остановилась: у нее вдруг задрожали ноги и закружилась голова. Сказывались нерегулярное питание и недосыпание. В последние дни стояла редкая для Англии жара – разве уснешь в такой духоте? Да и тут, в галерее, похоже, экономят на кондиционерах. Но бессонница Кейт объяснялась не только жарой: ее измучили сомнения, правильно ли она сделала, что сожгла письмо. Может, стоило все-таки прочитать его? С другой стороны, зря, что ли, она уехала в Лондон? Мысли бедняжки ходили по кругу, и ее уверенность в себе постепенно таяла.

Кейт добралась до верхней площадки и присела на скамейку. Ах, если бы можно было сейчас не думать, если бы можно было взять и на время выключить мозг. К ней подошел охранник, спортивного вида молодой человек в форме:

– Вам нехорошо?

Она покачала головой:

– Нет, все в порядке. Просто задумалась.

– Если вам что-нибудь нужно… То есть если вы плохо себя чувствуете, мисс, я могу позвать врача.

Кейт встала:

– Не надо, все нормально.

– Вы уверены?

– Да. Спасибо.

Кейт двинулась дальше, взяла на стойке информации путеводитель по галерее и, чтобы поскорее покинуть поле зрения охранника, направилась в ближайший зал, где демонстрировались современные портреты. Она оказалась в ярко освещенном помещении с высокими сводчатыми потолками и белоснежными, безукоризненной чистоты стенами. Ей почему-то сразу вспомнился Нью-Йорк, город, самоуверенный до наглости.

Кейт села на скамью в центре зала, открыла путеводитель и стала искать то, ради чего она сюда пришла: зал номер 32, работы Сесила Битона. Порывшись в сумочке, достала завалявшуюся упаковку мятных леденцов. Сунула один в рот и стала энергично сосать. От сладенькой прохлады мяты в голове немного прояснилось.

В памяти у Кейт сохранилось много воспоминаний о посещениях бесплатных лондонских галерей. Собрание Уолласа, галерея Тейт, Национальная галерея… Сколько воскресений она провела в них, когда была еще маленькой девочкой, бродя по залам и крепко вцепившись в мамину руку. Им надо было как-то провести время в ожидании, пока отец, спавший в отключке на диване в гостиной, проснется и снова отправится в паб. Тогда можно было спокойно возвращаться домой. Так они таскались по галереям и музеям (все равно каким, лишь бы было бесплатно), и мать старалась казаться веселой и жизнерадостной, делала вид, что все хорошо, что они интересно и с пользой проводят время, что она заранее спланировала и подготовила на воскресенье эту прогулку, дабы приобщить ребенка к искусству. Но, несмотря на столь печальные обстоятельства, при которых происходило знакомство с прекрасным, что-то все-таки осталось в душе Кейт, ей довелось испытать подлинное волнение, даже трепет. К искусству и, в частности, к живописи она с тех пор относилась как к святыне, считая его своего рода убежищем от нашей хаотичной, столь сложной и непредсказуемой жизни.