Взрывник. Заброшенный в 1941 год - Вадим Мельнюшкин

На крыльцо комендатуры вышел какой-то тип, в форме вермахта и с погонами гауптмана. Рядом стоял знакомый поляк, в этот раз исполнявший роль переводчика. Близко я не полез, а немец говорил тихо, потому и слышал только перевод.

– Гауптман Кранке назначен руководить очисткой лесов от бандитов. Неисполнение его приказов, как, впрочем, и указаний других офицеров и прочих должностных лиц, будет наказываться смертью путём вешания за шею. Сейчас все должны пройти в здание кинотеатра, где вам доведут новые приказы, которые должны беспрекословно выполняться.

Наведённое на толпу оружие лучше любых слов стимулировало к беспрекословному выполнению. По дороге вдруг обнаружил, что рядом идёт Гринюк.

– Как считаешь, чего задумали?

Узнал всё-таки. Может, другие не такие внимательные, да и мысли у всех сейчас не о том.

– Ну, надеюсь, децимацию проводить не будут, – я понизил голос и добавил хрипоты.

– Плохо выглядишь. Что за децимация?

– Обычай такой в Древнем Риме был, при ранней республике – если какой отряд бежал с поля боя, то выбирали каждого десятого и казнили. Часто руками их же сослуживцев. Например, палками забивали.

– Да ну, где Рим, а где мы?

– Вообще-то они себя наследниками считают. Римская империя германского народа.

– Они чего, чокнутые?

– Почему нет? Хотя Москву когда-то тоже третьим Римом называли. Приветствие их фашистское видел?

– Да.

– Тоже оттуда.

– Думаешь, правда, могут? Того…

– Хер их, уродов, знает, что они могут. Но ждать следует любой гадости. Видишь, как жёстко в оборот взяли, – указал подбородком на конвоиров, что выстроились вдоль дороги, цепко следя за притихшей толпой.

Мест в кинотеатре всем не хватило. Сидячих. Но впрессовали всех. На сцене оказались давешние гауптман, поляк и два пулемётных расчёта. Пулемёты были на высоких треногах и заправлены длинными лентами. По крайней мере, концы лент скрывались в объёмных коробках. Перед сценой выстроились так, чтобы не мешать пулеметчикам, ещё полтора десятка вооружённых автоматами солдат. Я снова забился поглубже в толпу, дабы не мозолить глаза.

– Вы все поступили на службу рейху и великому фюреру, – начал переводить поляк, периодически прерываясь и прислушиваясь к негромкой речи офицера. – Но многие из вас трусы, отдавшие оружие, предоставленное вам доблестной германской армией, бандитам. За это вы все должны быть повешены, но господин гауптман уговорил господина фон Никиша, коменданта Полоцка, дать вам ещё один шанс. Не думайте, что это сойдёт вам с рук. Все, кто отдал своё оружие бандитам, обязаны будут выплатить по триста рейхсмарок или по три тысячи рублей.

В зале поднялся шум.

– Кто откажется платить, будет подвешен за шею!

Шум стал ещё больше.

– А жалованье? – кто-то выкрикнул из зала. – По двадцать марок в месяц обещали.

– Точно, – крикнул кто-то ещё. – Раз у вас такие цены за старые трёхлинейки, то платите больше жалованье.

Следующие крики было уже не разобрать, так как они слились в один вой. Немцы, что автоматчики, что расчёты пулемётов, напряглись и были в любой момент готовы открыть огонь. Офицер выкрикнул команду, и один из солдат, приподняв ствол автомата, дал короткую очередь в потолок. Сверху посыпались труха и щепки. Как минимум половина галдящей толпы бросилась на пол, остальные либо присели, либо пригнулись в испуге. Немец с минуту что-то втолковывал поляку, после чего в тишине опять раздался голос с польским акцентом.

– Ни о каком повышении жалованья не может идти речи, так как полицеанты ещё и не платят налоги. Деньги вы всё равно должны отдать, если кто-то не получал жалованья, при этом имея правильно и своевременно оформленные бумаги, у того будут сделаны вычеты в качестве компенсации. Господин гауптман разрешает внести вместо трёхсот марок одну корову или быка, или трёх свиней, или пять овец.

В зале опять начался шум, правда, много меньше, чем раньше, но видно, что присутствующие были против такой оценки.

– Если в следующий раз кто-то опять отдаст своё оружие, то будет повешен. Сейчас вы будете выходить по десять человек из здания и выполнять то, что вам скажут. Кто откажется, будет расстрелян.

Открылась дверь на улицу, и несколько немецких солдат начали выдёргивать людей из толпы, отправляя толчками наружу. Когда первый десяток оказался на улице, туда же прошёл гауптман. Прошла пара минут, может, чуть больше, и на улице грянул залп. Шум в зале резко усилился.

– Спокойно, – закричал переводчик. – Если вы будете исполнять правильно приказы, то останетесь живы.

Дверь снова открылась, и в зале стало меньше ещё на десяток человек. В толпе пошло шебуршение, и я не заметил, как оказался на краю свободного пространства перед дверью. Первым желанием было рвануться назад и забиться поглубже, но усилием воли переломил себя, загнав панику вглубь. Хрен вам – лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Залп. Теперь и моя очередь.

В моём десятке оказались Говоров и Фефер. Странно, Германа я до этого не замечал. После полутёмного помещения глаза не сразу адаптировались, но через несколько секунд я разглядел справа, метрах в тридцати, два десятка сбившихся в кучу людей. Прямо перед нами находился стол, на котором лежали внавал винтовки, а слева, метрах в десяти, кирпичная стена, частично закрытая мешками. Мешки образовывали вторую стену, размером примерно два на два метра.

– Взять оружие, – эти слова сказал немец с унтер-офицерскими нашивками. Сказал по-русски достаточно чисто, но со странно знакомым акцентом. – Если кто-то промахнётся, я замечу, тогда будете стрелять ещё раз. Промахнётесь второй раз – расстреляют всех.

Куда промахнёмся? Что вообще за чертовщина?

К мешкам подошли три человека, точнее, два солдата тащили слегка упирающегося штатского с завязанными глазами. Прислонили его к мешкам и отбежали в сторону. Только тут я заметил, что человек стоит в красном снегу.

– Стройся! Быстро!

Вот теперь я всё понял – кровью решили повязать.

– Передёрнуть затвор! Целься!

Промахиваться нельзя, да и бесполезно это, всё одно мужику конец, а так и себе приговор подпишешь.

– Пли!

Ударило по ушам, человека откинуло на мешки, и он тут же рухнул. Про такое говорят – как подрубленный.

– Сложить оружие. Ты и ты, – немец показал на двоих из нас. Слава богу, не на меня, не знаю, как бы я выдержал. – Убрать тело. Остальные идите туда.

Унтер указал на столпившихся полицаев, и мы пошли. Теперь нас стало уже три десятка. В основном все стояли молча, у двоих я заметил мокрые полоски под глазами. Один молодой парень скрючился в три погибели и что-то мычал. Вытолкнули следующую партию невольных палачей. Залп!

Так продолжалось больше часа. Толпа всё увеличивалась. Почему они сразу не сказали? Боялись бунта? Слабо верится. А может, они так ломали волю нам? Вряд ли кто, до того как был вытолкнут на улицу, догадывался, что его ждёт. Скорее ждали смерти, а тут всего-навсего надо убить другого. Не удивлюсь, если многие, уже распрощавшись с жизнью, испытывают облегчение. Ничего, сволочи, я и это вам запомню. Я не злопамятный – я просто злой и на память не жалуюсь.