Банда возвращается - Андрей Воронин

Степан обалдело смотрел на Викторию; кажется, он никогда не видел ее такой:

– Так у шефа возьми, у него много.

– Забыла, и он не вспомнил. А второй раз возвращаться не хочу, там война и немцы.

Степан пошел к корзине для бумаг.

– Могу себе представить, – посочувствовал он, роясь среди мусора.

Виктория осмотрелась; она вся цвела:

– Вам тут хорошо, тихо.

– Ну да, – подтвердили компьютерщики. – Больше суток не сменялись…

– Да, у нас тоже завал.

Ждать ей пришлось недолго.

– Вот, Вика, есть вполне приличный в браке. Эта полоска тебе не помешает, – Степан протянул ей фотографию Смоленцева с незнакомым мужчиной в «Александре». – Если хочешь, могу ее даже отрезать…

Виктория как бы без всякой задней мысли разгладила на бедре слегка помятую фотографию:

– Не надо. И правда, не мешает.

У бедного Степана слегка покраснели уши, когда он наблюдал, как ловко девушка разглаживала бракованную фотографию на своем прекрасном бедре.

– Знаешь, кто это? – в последний раз рискнула Виктория.

– Слышал, Липкин, – с явной неприязнью к этому самому Липкину ответил Степан. – С тебя банка пива, – и парень, вздохнув, вернулся к своим делам.

– Заметано, – Виктория скрылась в дверях.

Теперь – все, надо идти на доклад к Кожинову.

«Липкин, – крутилось у нее в голове. – Семен Липкин, мэр Ульяновска, коммунистического заповедника, и одно из первых лиц в КПРФ».

Легкой походкой, ставя шаг от бедра, Виктория Макарова шла по коридору…

* * *

Александр Бондарович,

12 часов дня,

24 марта 1996 года, камера для допросов в Бутырках

Ждали недолго. Когда Бондарович появляется в сих пенатах один, ему приходится дольше ждать. А генерала Щербакова боялись…

С мерзким скрипом открылась дверь в камеру, выводящий скомандовал:

– Заходи.

В дверях показался альбинос.

Если бы Александр Бондарович видел его вчера вместе с Викторией в кабинете Кожинова, то непременно заметил бы, как по сравнению со вчерашним днем Глушко постарел; выглядел подозреваемый плохо: помятая одежда, длинные белые волосы лежат на плечах лохмами, под глазами залегли черные круги, на подбородке вылезла неопрятная белая щетина…

Глушко остановился, затравленно озираясь по сторонам и не решаясь достать из-за спины руки. Позе заключенного при конвоире его, видимо, уже обучили твердо.

Сопровождающий бодро отрапортовал:

– Товарищ генерал, подследственный Глушко по вашему приказанию доставлен.

Щербаков поморщился от этого крика:

– Идите.

Когда конвоир удалился, закрыв за собой скрипучую дверь, генерал указал подследственному на стул:

– Садитесь, Глушко.

Арестант занял свое место перед лампой, высветлившей его морщины.

Бондарович сел сбоку от стола.

Щербаков, как положено, решил представиться подследственному:

– Допрос сегодня ведут офицеры ФСБ, входящие в объединенную следственную бригаду, генерал Щербаков и майор Бондарович, – пока говорил, он изучал альбиноса внимательным холодным взглядом. – Вы знаете, кто с вами работал вчера?

Глушко поежился под его взглядом:

– Служба безопасности Президента… А вы другое ведомство? Понятно. Значит, все сначала.

Бондарович заметил на это:

– Вам еще придется отвечать по многу раз на одни и те же вопросы, такова работа подследственного.

– Работа?

– А вас удивляет это?

Глушко нервно пожал плечами:

– Пожалуй, в нашей стране ничему не стоит удивляться. Были времена, когда безвинных арестовывали миллионами…

Генерал Щербаков счел необходимым прояснить ситуацию:

– Вам предъявлено обвинение в убийстве Виктора Смоленцева. Хотите что-нибудь заявить по этому поводу?

Бледное лицо Глушко вытянулось:

– Я всю ночь заявлял по этому поводу: я не убивал Виктора, даже не разговаривал с ним, не тащил тело в туалет, не ломал ему шею. Я встал с кресла, когда Смоленцев вошел, потушил сигарету и вышел. Все! – по мере того, как подследственный говорил, голос его становился все громче.

Щербаков строго сдвинул брови:

– Спокойно, Глушко. Криком делу не поможешь. А разобраться в этом деле в первую очередь – в ваших интересах… – он переложил с места на место приготовленные заранее листки. – Будем считать, что на изрядную часть наших вопросов вы уже ответили, так что времени мы сэкономили порядочно. Остальное время давайте потратим на деловую беседу.

Глушко обиженно поджал губы:

– О том, как меня угробить?

Щербакову совсем не нравился его тон:

– Давайте сразу договоримся. Мы будем исходить из того, что нас интересует именно ваша версия, что мы вам полностью верим.

– Презумпция невиновности? – щегольнул альбинос с едкой ухмылкой; он был явно настроен встречать в штыки всякого представителя власти; должно быть, Кожинов накануне пропустил-таки его через мясорубку.

Генерал проявил выдержку:

– Вот и давайте проработаем вашу версию в подробностях. Ведь важно и ваше видение. А мы потом найдем время и проверим версию на прочность.

Глушко вдруг начал ерничать:

– Покуда меня самого проверяют на прочность. Вчера уже были проверялыцики… И потом… вы думаете в этих стенах профилакторий? – он судорожно проглотил слюну. – Повеситься, что ли? Такой вариант всех устроит?

Щербаков взглянул на него хмуро:

– Самоубийство подследственного в таком громком деле – верное разжалование начальнику тюрьмы. Так что стеречь вас от таких действий будут внимательно, будьте уверены. Без разрешения головы не повернете.

Глушко, видно, еще не задумывался об этом:

– Значит, и подохнуть не дадите.

– Не раскисайте, вы всего один день в камере.

– Спасибо, успокоили, – у подследственного в глазах блеснуло отчаяние.

Бондарович решил вернуть разговор в рамки интересующей темы:

– Кто был в коридоре, когда вы вышли из курительной комнаты, оставив в ней Смоленцева?

Глушко постарался взять себя в руки:

– Не помню… Кажется, никого.

Генерал Щербаков пытался помочь:

– Вспоминайте, Глушко, восстанавливайте события в памяти, как картину… Вы выходите и идете по направлению к пропускному пункту. Направо вы вряд ли посмотрели, но кого вы видите перед собой?