От грозы к буре - Валерий Елманов

После отъезда опасного гостя свадебное веселье разгорелось еще пуще. Опасаться было уже нечего, и чары с хмельной медовухой опоражнивались одна за другой гостями, разошедшимися не на шутку, но тут ведьмак, отходивший куда-то ненадолго, потащил Константина отдыхать на сеновал.

– Его енто работа – чую, – бубнил он на ходу. – И Вассе оно ведомо. Стало быть, жди беды, – и пожаловался Константину: – Сколь уж времени не сплю толком. К тому ж всем, чем Веселый лес одарил, – все на Вассу ушло без остатка. Это ведь мечом человека срубить недолго. Махнул разок, ежели умеючи, и нет твоего ворога. А так, как я, покой принести вечный – тут силов много надобно. В глаза будто кто пыли сыпанул, терпежу никакого нет, особливо опосля медовухи. А впереди еще ночка бессонная… Ну да ладно, ныне поранее ляжем, чтоб к полуночи подняться, – и окликнул торопившегося куда-то тиуна, суетливо проходившего мимо них: – Слышь-ко, Хрипатый. Так ты не забудь, что я тебе казал. Нынче же Вассу схоронить надо.

– Ага, ага, – закивал тиун и заверил Маньяка: – Да ты не бойся. Мне Тимофей свет Грибич все в точности обсказал, как да что с телом ведьмы этой сотворить надобно.

– И о том, как выносить из избы, тоже говорил? – недоверчиво уставился на него ведьмак.

– А как же, как же – головой вперед. Токмо головой, никак не ногами. Ну и об остальном тоже говорил разное, – и взмолился: – Побегу я. Делов-то страсть. Свадьба, чай. Да жених какой красавец. – Он угодливо склонился в низком поклоне. – За гостинец богатый благодарствуем и тебя, Маньяк Илларионыч, и тебя, Кулиман Оборкович.

– Это он кого так назвал? – не понял Константин.

– Да тебя, кого же еще. Не величать же тебя княжьим имечком. Вот я и перекрестил[75], – невозмутимым шепотом ответил ведьмак.

– Коль обождете малость, так вам и невеста с женихом поклонятся наособицу, не как всем прочим.

– Лишь бы счастье у молодых было, – отмахнулся ведьмак. – А подарок что – тьфу.

– А с чего счастью не быть, коли бретяницы[76]с житницами[77]полным-полнехоньки, да и скотница[78]тоже не пустует, – крикнул Хрипатый на ходу, торопясь к гостям.

– С Вассы и не быть, – вполголоса мрачно произнес Маньяк и усмехнулся иронично. – А ему лишь бы все кладовые добром набиты были. Хотя и жених такой же. Польстился на приданое, а то, что на роже у невесты черти горох молотили, – это пустяк. Да если бы только на одной роже…

– Ты что, раздевал ее? – поддел Константин, но ведьмак на подколку не отреагировал, ответив серьезно:

– Я-то в том давно не нуждаюсь. Просто вижу, и все. Я тебе и еще больше поведаю. Мнится мне, что это она отца своего с колдуном вместе на Вассу натравила. Нрав у девицы такой, что сам Хворст[79]позавидует, – он махнул рукой, считая тему исчерпанной, и вновь перевел разговор на отца невесты: – А ты примечай, примечай, княже, – лукаво улыбнувшись, заметил он Константину. – Ведь это твой тиун. Что тебе положено, он честно на погост[80]свезет, но и себя не обидит. Три шкуры со всей деревни спустит, а одну из них непременно себе оставит. Уж больно жаден.

Они поднялись по скрипучей лестнице на сеновал, и ведьмак первым с маху ринулся на пахучее сено. Было оно прошлогоднее, уже не такое душистое, как свежее, но мягкое, и оставалось его еще изрядно.

– А вот этот колдун… Если он такой пакостник и в смерти Вассы повинен, то ведь… – И тут Константин замялся.

– Я его уже наказал, – заявил ведьмак. – Под стрехой в сучок нож ему вогнал. Пускай теперь поищет, с чего это у него сила пропала. До-о-олго искать будет, – протянул он с наслаждением. – Я тиуну наказал, чтоб к вечеру нас подняли, – пробормотал он, уже засыпая, и почти сразу же басовито захрапел.

Константин с минуту полежал, слушая ровный заливистый храп урожденного специалиста по ведьмам, но усталость после бессонной ночи и всего пережитого вкупе с тремя чарами крепкого меда вскоре дали о себе знать, усталые веки его сомкнулись, и он тоже провалился в тяжелый сон.

Разбудил его встревоженный голос Маньяка:

– Подымайся, княже. Хрипатый-то, черт дурной, забыл нас разбудить. Полночь на дворе, а нам еще до буевища[81]бежать надо – сердцем беду чую.

Вставать Константину уж очень не хотелось, настолько сладким был сон, но делать было нечего. Пришлось подниматься и бежать следом за своим беспокойным спутником.

К счастью, небольшое сельское кладбище было расположено не так далеко от деревни, но оба бегуна все равно успели изрядно запыхаться.

– Ну и где ее положили? – вертел головой во все стороны ведьмак, пытаясь отыскать последнее пристанище ведьмы.

Однако найти его не удавалось. Все могилы были одинаковы. Скорбно стояли на них убогие кресты, и только призрачный лунный свет неторопливо прогуливался по этому неуютному месту.

– Где же она? Куда делась? – повторял, как заведенный, Маньяк и вдруг взвыл, ухватив себя за голову: – Ушла, как есть ушла. Потому она и роту давать не хотела. Бежим!

Они снова устремились назад в деревню.

– Или я вовсе из ума выжил, или она у дома Хрипатого. Надо было пошарить там везде, прежде чем сюда бежать, а я на буевище сразу подался, – сокрушался на бегу ведьмак.

Константин молчал. Ему было не до разговоров – старая рана на ноге снова дала о себе знать. С каждым его шагом она ныла все сильнее и сильнее, и князь все заметнее хромал, постепенно отставая от своего спутника.

– Ты беги один, – не выдержав наконец, крикнул он ему вслед. – Беги, не жди, а я позже. – И похромал, стараясь наступать на больную ногу как можно аккуратнее.

Когда Константин подошел к распахнутым воротам тиунова двора, Маньяк стоял на верхней ступеньке высокого крыльца, перекрывая вход в терем и вооружившись невесть откуда взявшейся оглоблей.

Внизу прямо перед ним, с угрожающе растопыренными руками, спиной к Константину стояла женщина в белой холщовой рубахе. Черные как смоль распущенные волосы в беспорядке разметались у нее по спине.