Сталь остается - Ричард Морган

Как же он ошибался.

Джелима привели в клетку и распластали над опущенным стальным шипом. Стоявший внизу, под клетью, палач привел в движение механизм, стальная пика шевельнулась и медленно, дюйм за дюймом, пошла вверх. Долгий гортанный крик вырвался, казалось, из самого нутра Джелима, и он снова забился в крепких руках державших его людей. Крики перемежались нечеловеческими звуками, как будто могучий зверь норовил вдохнуть густую грязь. Словно бросая непристойный вызов толпе, Джелим поднялся на ноги, а из клетки на землю просочились первые капли крови, кала и мочи…

Рингил отступил к поручням — его выворачивало наизнанку, и рвота поднялась к горлу. Кто-то из солдат хлестнул его ладонью по лицу. Эскиатская знать расступилась — никто не хотел перепачкать дорогие одежды блевотиной слабака. Но никто и не смотрел на него с отвращением.

На него вообще никто не смотрел.

Внимание собравшихся было приковано к клетке и к источнику доносящихся из нее звуков. Рядом с Рингилом, сложив руки на груди и высоко держа голову, стоял Гингрен. Он тоже не смотрел на сына и даже не шелохнулся, когда Рингил побледнел и ближайший солдат сунул палец ему в рот и бесцеремонно повернул голову в сторону, чтобы мальчишка не задохнулся.

Ветер снова донес крик Джелима, и его снова вывернуло.

— А! Какого… — Голос оборвался и тут же прозвучал снова, но уже иначе, с подобострастными нотками. — О, ваша милость. Прошу прощения. Я не видел…

Рингил вздрогнул и вернулся в настоящее, обнаружив, что стоит посреди дороги, мешая движению. Он даже не заметил, что в какой-то момент зажмурился. Тряхнув головой, он отступил в сторонку, в отбрасываемую клетками тень.

Едва не обругавший его крестьянин, гнавший в город пару ослов, поспешил пройти мимо, не смея поднять глаз, чтобы не навлечь на себя неприятностей.

Человек в клетке был жив. Точнее, он еще не умер. Внешних признаков гниения не наблюдалось, и птицы еще не выклевали глаза, что нередко случалось до того, как в жертве угасала последняя искра жизни. Скорее, наоборот, в трупе сохранялось что-то, неприятно напоминающее жизнь. Голова безвольно свесилась вперед и вбок, но тело стояло прямо, удерживаемое в этом положении стальным шипом. Если бы не доходящая до лодыжек кремовая, вся в пятнах рубаха, его можно было бы принять за стоящего на посту солдата, повернувшего голову, чтобы размять затекшую шею. И даже шип, торчавший из тела под правым плечом, отдаленно напоминал рукоять заброшенного за спину палаша.

Не отдавая себе отчета, Рингил шагнул к клетке, чтобы посмотреть в лицо несчастного. Прятавшееся за ним солнце окружало голову мягким сиянием. Встретив неподвижный взгляд застывших глаз, он почувствовал, как и его лицо кривится в страшной гримасе.

— Чего вылупился?

Рингил в ужасе отшатнулся. Труп повернул голову, следуя за ним мертвыми глазами. Губы расщепились, обнажая почерневшие зубы. За ними мелькнул высушенный кончик языка.

— Да, ты, красавчик. Я с тобой разговариваю. Прошлым вечером, у себя дома, держался посмелее. А каково теперь? Струхнул?

Рингил сжал зубы. Глубоко вдохнул через нос. И вроде бы уловил слабый, приторно-сладкий запашок склепа.

— Кто ты?

Труп ухмыльнулся.

— Не узнаешь?

Рука скользнула к плечу, пальцы коснулись Рейвенсфренда. Усмешка на физиономии мертвеца растянулась до нечеловеческих пропорций.

— Перестань, Гил. Это же только кринзанз. Ты и сам знаешь.

И все. Ухмылка исчезла.

Труп на пике стоял неподвижно, голова свисала на грудь, губы не шевелились. Осеннее солнце выглянуло из-за его спины, лучи прошли через клетку и бросили налицо Рингила тени железных прутьев. Он судорожно втянул воздух, подавил дрожь и опустил руку. Потом оглянулся украдкой — никто не смотрел в его сторону, никто не обратил на него внимания.

Вернее, почти никто.

— Ох, господин, этот горемыка был мужем моей дочери. — Закутанная в шаль женщина, жительница болот, уже стояла рядом. Гадалка, из тех, что притулились в углу двора. С собой она принесла запах соли и сырости, а ее рука уже протянулась за монетой. Скорее всего, ровесница Ишил; жизнь на болоте согнула ее, превратив в дряхлую каргу. В чертах лица еще угадывалась свойственная болотным жителям изысканность, но узловатые пальцы скрючились, кожа сморщилась, а голос звучал хрипло, надтреснуто. — Горе нам, восемь голодных ртов оставил зять, восемь крошек, и неоткуда ждать помощи…

— Как его звали?

— Звали его… э… Фердин.

Рингилу показалось, будто мертвец устало качнул головой.

— Ладно. — Делая вид, что не замечает протянутой руки, он указал на расстеленное у стены одеяло, на котором сидела еще одна старуха. — Я человек любопытный. Можешь сказать, что меня ждет?

— Конечно, господин. Всего лишь за… — Глаза ее блеснули. — За семь… флоринов. Так что, бросать кости?

— За семь флоринов?

Не грабеж средь бела дня, и все же…

Женщина выпростала из-под шали грязную загорелую руку и тронула пальцем длинную вену на запястье.

— Здесь кровь течет болотных кланов Иширина, детей Ниминет и Йолара. Я не какая-нибудь дешевая гадалка с рынка. Я — предсказательница.

— Да уж не дешевая, твоя правда.

Язвительная реплика отскочила как горох от стенки — теперь ворожею было не остановить. Высвободив из-под накидки вторую руку, она сложила ладони домиком.

— Мой род уходит в прошлое на восемьдесят шесть поколений. И с чужими не смешивался. А идет он от тех из людей, кто сочетался с олдраинами. У меня дар. И то, что будет, для меня не большая тайна, чем то, что уже было.

— Гм. Жаль, ты не бросила кости своему зятю. — Рингил кивнул в сторону клетки с трупом. — Вот кому бы не помешало узнать, что его ждет.

Это ее проняло. Глаза сузились и потемнели от ненависти. Рингил не удивился — даже почти обрадовался. За внешними, рассчитанными на публику жестами и фокусами в обитателях болот проступала истинная, несокрушимая гордость, давно уже угасшая в других кланах Наома. Они продолжали жить вне городов не только в физическом смысле, сохраняя определенную независимость, держась отчужденно, стараясь идти своим путем. Они не преклонялись почтительно перед богатством и властью. И это, пожалуй, единственное качество, что ценил Рингил в жестоком и малопривлекательном в прочих отношениях культурном наследии прошлого племен Наома. Подобно многим мальчишкам, Рингил в свое время нередко, особенно после трепки, полученной от Гингрена или кого-то из наставников, мечтал о том, как было бы здорово сбежать на болота и жить там. Часто, видя огни их стоянок за равниной, он сердцем ощущал разделяющее их пространство и тот необъятный простор под широким небом, что манил каждого подростка.

Милый образ. Однако стоявшая за ним реальность, гнетущая, сырая и зловонная, отбивала желание рассматривать такой вариант всерьез.