Властелин суда - Роберт Дугони

Найт вколола Слоуну в руку два миллилитра атавана, сказав, что это поможет снять напряжение. Начав действовать, лекарство притупило все его чувства. Голова стала тяжелой, и ее было трудно оторвать от подушки. Руки и ноги пощипывало, словно его опустили в перегретую ванну. Он закрыл глаза и увидел перед собой человека, извлеченного из глубин его памяти. Черты лица его были моложе и казались четче, острее — годы еще не смягчили их, но лицо, несомненно, было тем же самым, что и на фотографии в газете. Джо Браник.

Где-то и как-то они пересеклись, а это означало, что женщина, смерть которой он переживал с каждым рассветом, не была ни предчувствием, ни сновидением. Она была реальностью, и Джо Браник, доверенное лицо президента, находился там, рядом с ней. Браник звонил Слоуну, он оставил ему телефонное сообщение за день до того, как кто-то вскрыл почтовый ящик Слоуна, учинил разгром в его квартире, и, судя по газетам, за несколько часов до того, как тело самого Браника полиция обнаружила в Национальном парке в Западной Виргинии, сочтя его смерть явным случаем самоубийства. Если и оставались сомнения, что события эти взаимосвязаны, то они уничтожались вторым визитом телефонного мастера. Иной причины рыться в квартире Мельды, кроме как в поисках корреспонденции Слоуна, у него не было. Мысленно Слоун видел бурый конверт со своей фамилией, написанной от руки. Джо Браник пытался ему дозвониться. Так ли уж абсурден вывод, что и конверт Слоуну послал именно он?

Слоун почувствовал изнеможение, действие успокоительного нарастало. Он увидел утку, желтую пластмассовую утку, плывущую по воде, — игрушку, с которой дети плещутся в ванне. Он чувствовал, как и сам плывет, уплывает, веки стали тяжелыми... спящая утка... подсадная утка...

Тот мужчина не пошел назад — к своему фургону. Он не пытался скрыться. Он шел по проходу с пистолетом в руке.

Он явился убить Слоуна.

Слоун открыл глаза. Неприятное предчувствие, страх, который он так сильно ощутил в горах, уверенность, что кто-то крадется за ним, охватили его. Тот мужчина мог повернуться и уйти. Но он предпочел преследовать Слоуна.

И он придет опять.

Взгляд Слоуна упал вниз, к ремням, стягивавшим его кисти.

Подсадная утка.

Автострада №5, Дансмур, Калифорния

Алекс скользнула на вишневое диванное сиденье в дальнем конце придорожной забегаловки. Через Вашингтон и Орегон они промчались, не останавливаясь. После девятичасовой непрерывной гонки Дженкинс внял наконец зовам мочевого пузыря и голодным коликам, когда, как оазис в пустыне, на обочине показался ресторанчик. Вскоре после полудня температура снаружи приблизилась к девяноста восьми градусам. Привыкнув к мягкому климату северо-западного Тихоокеанского побережья, где столбик термометра редко подскакивал выше восьмидесяти градусов, Дженкинс чувствовал себя так, словно его кинули в жерло печи.

— Болит? — осведомился он.

Она пощупала повязку под рубашкой.

— Плечо в порядке. А вот голова болит зверски. Как с похмелья. Что это ты мне дал выпить?

— Мой дед не уставал повторять, что пиво любую хворь снимает.

— Меня словно дубиной по голове огрели. — Она перевела дух и стряхнула с макушки клочья паутины. И тут же ткнула пальцем в его руку:

— Артрит?

Он сгибал и разгибал пальцы, прогоняя онемение в суставах. Хуже, чем после работы в огороде.

— Да нет, просто кисть как свинцом налита.

— Отец так же вот делал, — с улыбкой сказала она.

Молодая женщина в розовом в белую полоску форменном платье поставила на стол перед ними две кока-колы в старомодных стаканах с воткнутыми в них соломинками. Бумага на стаканах была частично содрана. Дженкинс заказал сандвич, Харт — еще и салат. Он отбросил соломинку и пил прямо из стакана. Кока-кола, редкая в его рационе, показалась ему сладкой, как кленовый сироп, но в это утро он нуждался в сахаре, как и в кофеине. Он повернулся и, вытянув шею, следил, как голосует на дороге молодой человек в армейской тужурке — кажется, еще один призрак из шестидесятых — десятилетия, вознамерившегося теперь не давать ему покоя.

— Вьетнам, — негромко, сам себе пробормотал он.

— Вьетнам?

Он перевел взгляд на Алекс. Она стянула волосы назад, обнажив мягкую линию шеи, и держала во рту соломинку. Он смущенно уловил в ней сходство с маленькой девочкой.

— Была такая легкая заварушка в Юго-Восточной Азии незадолго до твоего рождения, — сказал он.

Она снисходительно улыбнулась ему.

— Я лишь подумал, что не бывал в такой жарище, начиная с Вьетнама, — пояснил он.

Она сделала глоток через соломинку.

— Ты не выглядишь таким уж старым.

— Спасибо.

Она подмигнула ему:

— Замели?

— Я добровольцем пошел, — сказал он. — Тогда это казалось делом чести — воевать за свою страну. Многие мои друзья даже и не раздумывали. Мне было восемнадцать, когда я сошел с борта самолета в Дананге, а на американскую землю, тринадцать месяцев спустя, я ступил уже мужчиной средних лет. Последние два дня там были самыми кошмарными в моей жизни. Я был уверен, что мне крышка. До родительского дома в Нью-Джерси я добирался тридцать восемь часов самолетом, а потом автомобилем, а добравшись, свалился как подкошенный на диван и заснул с сигаретой во рту, отчего чуть не сгорел заживо.

— Как случилось, что ты стал работать на Управление?

Положив руки на стол, он скатывал в шарик обертку от соломинок.

— Даже через два месяца после моего возвращения я ловил на себе косые взгляды — на улице, на набережной. Люди, которых я знал испокон веков, стали глядеть на меня другими глазами, и я стал глядеть на них иначе. Все изменилось, уже не было таким, как прежде, и было ясно, что и дальше уже не будет. Я не вписывался в их жизнь, выделялся — как живое напоминание о том, как тысячи юношей, лучшие из лучших, гибли на чужбине, а они здесь были заняты своими делами и плевать хотели, что кто-то там воюет. И вот в один прекрасный день на пороге моего дома появились двое парней и спросили меня, не хотелось бы мне поработать на правительство. Я сразу смекнул, что речь идет не об Иностранном легионе. Так как работы у меня не было и в скором времени не предвиделось, я подумал: чем черт не шутит. Я взялся бы за что угодно, лишь бы убраться из дома.

— Так они были вербовщиками?

— И уже собрали обо мне полную информацию.

— Прежде чем ты дал свое согласие? Зачем же так?

— Они очень спешили, и им нужен был человек, свободно говорящий по-испански и с военной подготовкой, конечно.

Она кивнула.

— Ты говоришь по-испански?

— Теперь уж не так хорошо.

— И вот почему дело кончилось Мехико.