Радость жизни - Эмиль Золя

Во время этих разговоров в столовую часто заходила Вероника — убрать посуду или накрыть на стол к чаю. Она все слушала и иногда даже вставляла свои замечания:

— Это у барышни-то каменное сердце! Ах, сударыня, не грешно ли так говорить!

Г-жа Шанто строгим взглядом останавливала ее. Затем, положив локти на стол, она принималась за какие-то сложные расчеты, как бы говоря сама с собою.

— Славу богу, теперь я больше не держу у себя ее деньги! Но любопытно было бы знать, сколько у нее там осталось. Убеждена, что и семидесяти тысяч франков не наберется. Посчитаем-ка: три тысячи уже ушли на эту пробную плотину, двести франков в месяц, по крайней мере, этим нищим, девяносто франков за свое содержание нам. Дело идет быстро… Держу пари, Луиза, что она разорится! Да, ты увидишь ее в нищете… Л если она разорится, кому она будет нужна, как станет жить?

Тут Вероника теряла самообладание:

— Надеюсь, вы, сударыня, не вышвырнете ее на улицу!

— Что? — яростно набрасывалась на нее хозяйка. — Это еще что за новости?.. Во всяком случае, и речи нет о том, чтобы кого-нибудь вышвырнуть на улицу. Я никогда так не поступала. Я только хочу, сказать, что если у человека есть состояние, то нет ничего глупее, как бросать это состояние в грязь, а потом становиться обузой для других… А тебе, милая, я посоветовала бы почаще заглядывать на кухню.

Вероника удалялась, ворча что-то себе под нос. Наступила тишина. Луиза разливала чай; слышался только легкий шелест газеты, которую Шанто прочитывал от доски до доски, до объявлений включительно. Изредка он обменивался с Луизой несколькими словами.

— Можешь положить еще кусок сахару… Получила ты наконец письмо от отца?

— Как бы не так, — отвечала она, смеясь, — но если я вас стесняю, я могу уехать. У вас и без того забот много с больной Полиной… Я уже давно хотела убраться восвояси, — вы же сами меня задержали.

Шанто пытался ее остановить.

— Об этом нет и речи. Наоборот, будет очень мило, если ты останешься с нами до выздоровления Полины.

— Я могу уехать в Арроманш и ждать там приезда папы, если я вам надоела… — продолжала поддразнивать Луиза, как бы не слыша его слов. — Тетя Леони сняла дачу; туда съехалось много народу, и там такой пляж, с которого можно; по крайней мере, войти в воду… Но только тетя Леони такая скучная!

В конце концов Шанто сам весело смеялся над безобидными шутками этой привлекательной девушки. Но сердце его принадлежало Полине, которая так хорошо за ним ухаживала, хотя Шанто и не решился бы в этом признаться жене. И он снова погружался в чтение газеты, пока г-жа Шанто, на некоторое время ушедшая в себя, вдруг опять не начинала, словно проснувшись:

— Знаешь, я одного не могу ей простить: она у меня отняла сына… Он и четверти часа не может посидеть с нами, мы теперь с ним всегда разговариваем на ходу.

— Это пройдет, — заметила Луиза. — Надо же кому-нибудь при ней быть.

Но г-жа Шанто качала головой и поджимала губы. Слова, которых она, видимо, не хотела бы произносить, против воли срывались с ее уст:

— Все может быть! Но, как хотите, это странно, что молодой человек целыми днями сидит у постели больной девушки. Я его ни в чем дурном не подозреваю, сохрани бог, я только высказываю свое мнение. Ничего не поделаешь, если потом будут неприятности.

Но, заметив смущение Луизы, она добавила:

— Да и дышать воздухом этой комнаты вредно. Полина может легко его заразить ангиной. У этих девушек, с виду таких упитанных, на самом деле часто больная кровь. Хочешь, скажу правду? Так вот, я не считаю ее здоровой.

Луиза мягко продолжала защищать свою подругу. Она такая милая! Это был единственный ее довод против того, что у Полины якобы и злое сердце и плохое здоровье. Луиза возражала против злобных выпадов г-жи Шанто из присущей ей потребности ощущать вокруг себя атмосферу благополучия и уюта. Это не мешало ей выслушивать с ясной улыбкой ежедневно повторяющуюся клевету на Полину. Она возражала и как будто возмущалась резкостью выражений г-жи Шанто, но в то же время вся розовела от тайного удовольствия при мысли, что ее любят больше, что теперь она любимица в доме.

У нее было что-то общее с Минуш: она тоже любила ластиться ко всем и была добра, пока не посягали на ее удовольствия.

Каждый вечер повторялись одни и те же разговоры, и каждый вечер они обрывались одной и той же фразой, которую г-жа Шанто медленно произносила, тихо, как бы про себя:

— Нет, Луиза, не такая жена нужна моему сыну…

Затем она распространялась о тех качествах, которыми, по ее мнению, должна обладать ее невестка: и г-жа Шанто упорно смотрела прямо в глаза девушки, как бы желая внушить то, чего она не могла высказать. Пока г-жа Шанто говорила, перед Луизой вставал ее собственный портрет: молодая, хорошо воспитанная барышня, светская, умеющая устраивать приемы, скорее привлекательная, нежели красивая, и притом очень женственная. Г-жа Шанто не выносит девушек с мальчишескими манерами, которые грубость выдают за прямоту. О материальной стороне, действительно важной для нее, она упоминала лишь вскользь: конечно, приданое не принимается в расчет, но так как ее сын — человек с богатым будущим и широкими замыслами, то само собой разумеется, что он не может связать себя невыгодным браком.

— Знаешь, моя милая, будь Полина даже нищей, приди она к нам буквально в одной сорочке, брак был бы давным-давно заключен… Но разве я могу равнодушно смотреть, как деньги тают в ее руках? Многого ли она добьется, не правда ли, с шестьюдесятью тысячами франков?.. Нет, Лазар достоин лучшего, я никогда не соглашусь отдать его сумасбродке, которая будет дрожать над каждым куском и в то же время разоряться на пустяки!

— О, деньги ровно ничего не значат, — отвечала Луиза, потупившись. — А между тем они нужны.

И, несмотря на то, что о приданом Луизы не упоминали, казалось, двести тысяч франков лежат тут же на столе, освещенные мягким светом висячей лампы. Г-жа Шанто так воодушевлялась, будто видела их перед собою, осязала их; она как бы отстраняла рукой жалкие шестьдесят тысяч франков той, прежней невесты, мечтая завоевать сыну новую и завладеть ее нерасхищенным состоянием. Она успела заметить тяготение Лазара к Луизе до того, как болезнь Полины приковала его к ней там, наверху. Если и Луиза любит Лазара, то почему бы им не пожениться? Ее отец, несомненно, согласится, особенно, если брак будет заключен по любви. Г-жа Шанто хотела пробудить страсть в девушке и весь вечер нашептывала речи, смущавшие Луизу:

— Мой Лазар такой добрый! Ведь его никто не знает. Даже ты, Луиза, не подозреваешь, до чего он умеет быть нежным… Да, можно будет позавидовать его жене. Ей не придется сомневаться в его любви… При этом всегда здоров, а кожа тонкая, как у цыпленка. У моего прадеда, шевалье де Ла Виньер, была такая белоснежная кожа, что он приходил на костюмированные балы в глубоко вырезанном платье, как женщина.