Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I - Алла Бегунова

Кампания 1812 года была очень тяжела для конского состава полков русской кавалерии. Лошади погибали не только в бою. Они страдали от голода и жажды вместе с солдатами, падали, изнуренные непосильными трудами во время отступления русской армии от западных границ империи до Москвы. Как отмечают некоторые военные историки, строевых лошадей в полках не расседлывали неделями.

О своеобразном методе восстановления сил боевых коней в то время писал Д. В. Давыдов, командир партизанского отряда, состоявшего из ахтырских гусар и донских казаков и постоянно передвигавшегося по Подмосковью: «Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала отдохновения, почему она до вечера 4-го числа (сентября 1812 года. — А.Б.) оставалась на месте. Для облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах генерала Юрковского еще в 1807 году. Исключив четыре казака для двух пикетов и двадцать — для резерва (который, хотя должен был находиться при партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки ссадин и также для облегчения. Через час сии лошади вновь седлались, а новые расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто шесть лошадей. В тот же день по просьбе резерва, я позволил и оному расседлывать по одной лошади на один час…»

Но все же этот способ, видимо, мало помогал сбережению конского состава. В «Военных записках» поэта, гусара и партизана часто встречаются указания на то, что люди его отряда при первой возможности меняли лошадей. Захватывая обозы и отдельные воинские части французов, они прежде всего забирали себе коней, а своих, измученных в боях и походах, отдавали крестьянам.

Весной 1813 года этих брошенных во время отступления и при боевых действиях строевых лошадей, раненых, усталых, исхудавших, по распоряжению Военного министерства, стали собирать по деревням и городам российских губерний, пострадавших от нашествия французов, а также в полках и в обозах, объединять в резервные эскадроны и отправлять на лечение и откорм. Одним из таких эскадронов в 150 голов в течение двух месяцев командовала Н. А. Дурова — поручик Литовского уланского полка Александр Андреевич Александров. Также в ее подчинении было 40 улан для присмотра за этими лошадьми. Эскадрон располагался в селении недалеко от города Лаишина (Цэодненская губерния), окруженном лесами. У лошадей было вдоволь овса, сена, весь день они проводили на заливных лугах. Надежда Андреевна, всем сердцем привязанная к этим прекрасным животным, наблюдала за их выздоровлением: «… вижу, как формы их, прежде искаженные худобою, принимают свою красивость, полнеют, шерсть прилегает, лоснится, глаза горят, уши, едва было не повисшие, начинают быстро двигаться и уставляются вперед; погладив и поласкав красивейших из них, приказываю оседлать ту, которая веселее прыгает, и еду гулять…» Таким образом уланским полкам к августу 1813 года было возвращено несколько сотен строевых лошадей, и на них кавалеристы выступили в Заграничный поход.

Пребывание в странах Западной Европы оказалось весьма полезным для русской регулярной кавалерии. Многие ее офицеры смогли лично познакомиться с принципами боевой подготовки и службы прусской, австрийской и французской конницы, посетить школы верховой езды в Берлине, Вене, Версале и Сомюре. Необыкновенная тонкость и точность работы с лошадью сочетались здесь с выполнением сложных и сверхсложных элементов верховой езды («пиаффе», «пируэт на галопе» и др.). В основе таких достижений лежало повсеместное распространение манежей и увлечение манежной выездкой лошадей, мало известной тогда в России.

Все это произвело сильное впечатление на русских поклонников «лошадиного искусства», и когда русская армия вернулась домой, то военная администрация точно определила главное направление работы в кавалерии: заложить основание систематического, планомерного и всеобщего обучения солдат и офицеров манежной верховой езде.

Для гусарских лошадей, выросших в степях, прошедших примитивную объездку и знавших только четыре движения: шаг, рысь, галоп и карьер, — наступили трудные времена. Впрочем, лихим наездникам, гусарам 1812 года, тоже приходилось несладко.

«Поступив в кавалерию, я уже застал манежи, изобретение которых напропалую проклинали все старые гусары, а пуще всего — старые полковые командиры и ремонтеры, — писал в газете «Русский инвалид» автор, скрывшийся под псевдонимом «Старый кавалерист». — Первые, то есть полковые командиры, должны были учиться сами и заводить в полках статных заводских лошадей, способных к манежной езде, в особенности для флангов (имеются ввиду фланги взводов во всех эскадронах, что было разрешено Высочайшим указом от 4 ноября 1819 года. — А.Б.) и для ординарцев, а вторые, то есть ремонтеры, — приискивать лошадей подороже, уже не из одних донских и крымских табунов, коих они гнали гоном, и приводить в ремонт наполовину заводских, или по крайней мере, хороших выкормков. С этого времени началось царство берейторов…»

«Старый кавалерист» пишет о периоде, занявшем примерно четыре года, с 1816 по 1820-й, когда и были приняты меры к переориентации армейской конницы с полевой езды на манежную. В 1816 году вышел в свет новый «Эскадронный Устав», в 1818-м — брошюра «Школа кавалерийского солдата», где рассказывалось о некоторых методах в манежной подготовке лошадей. Кроме того, в 1819 году в Санкт-Петербурге была основана Гвардейская Берейторская школа (5 преподавателей, 30 учеников, 100 верховых лошадей для выездки и обучения), потому что для «царства берейторов» необходимы прежде всего грамотные специалисты. В июне того же 1819 года Высочайше было повелено во всех гвардейских и армейских полках регулярной конницы убавить по сто строевых лошадей в каждом, а полученные деньги и сэкономленный фураж обратить на увеличение ремонтной суммы, с тем чтобы купить большее число заводских лошадей, рослых и статных.

Итак, предпосылки, теоретические и экономические, для нового обучения правительство создало. О том, как все это отразилось на повседневной жизни легкой кавалерии, вспоминал участник событий, в 1818 году — штабс-ротмистр конно-егерского полка Дмитрий Богданович Броневский, впоследствии (с 1838 года) — генерал-майор и начальник штаба 1-го резервного кавалерийского корпуса:

«Знали они (до 1817 года), и то понаслышке, о манежах, об особенном искусстве берейторов в обучении лошади, но не знали, как взяться за дело. Припомнили, однако, что в одном конно-егерском полку (Арзамасском) есть берейтор Бальбони (он принадлежал к цирковой труппе), к нему обратились за наставлениями. Бальбони дал для образца рабочую уздечку, бич и корду. Без промедления принялись делать эти манежные принадлежности, и по изготовлении оных, а также полевого манежа, обнесенного камышом и устланного навозом, приступили к новому для всех делу: выездке лошадей по правилам манежного искусства… Труд был нелегкий. Многие лошади не шли вольтом на корде, противились, били задом, не шли вперед, несмотря на град ударов бичом. Некоторые, закусив удила, пробивали головами камышовые стены манежа… В продолжение зимы, однако же, большая часть лошадей была усмирена и повиновалась ездокам на шагу и на рыси. Более от них и не требовали, потому что не умели заставить что-либо другое сделать… Боковые движения (траверс) и галоп, исполняемые с соблюдением дистанций, были совершенной новостью для нас и примером для подражания. С новым усердием принялись мы за работу… А в 1819 году эскадрон, в котором я служил, мог представиться на смотре с аллюрами уравненными и с правильной посадкою. Бывший тогда начальник Главного штаба Первой армии генерал-лейтенант Дибич при осмотре (зимой) полков нашей дивизии нашел, что это — лучший эскадрон во всей армии, — так мало было развито еще образование нашей кавалерии!»