В ад с "Великой Германией" - Ганс Гейнц Рефельд

Автоматическая винтовка стреляет в определенной последовательности. За лошадью залег русский и нацелил на нас пистолет. Я быстро вскинул пистолет-пулемет и стал вести огонь от бедра. Противник падает. Лошади либо разбежались, либо уцелевшие казаки ускакали на них обратно. На поле осталось только несколько раненых, которые стонут с криками: «Пан! Панове!» Мой наблюдатель выходит из двери и подходит к лежащим казакам, выясняя, кто из них жив, а кто убит. Мы уже сталкивались с тем, что находили ивана вроде бы мертвым, а потом он стрелял в нас. Все произошло так быстро. Так же быстро, как появились эти «привидения», так и мы сумели расправиться с ними! Я отступаю в дом, напряжение постепенно спадает. Я улыбаюсь боязливо прижавшимся друг к другу в углу дома жителям: «Они больше не сделают вам ничего!» Восемнадцатилетняя девушка пристально смотрит на меня широко раскрытыми глазами: «Я так испугалась, также и за вас». Я смеюсь: «Да, девочка, так это бывает всегда. Кто выстрелит раньше, тот и выиграл!» Именно у этой усадьбы, куда мы только что пришли, и произошел бой. Я поднимаю к глазам бинокль и вижу, как от 10 до 15 русских всадников исчезают в низине. Внезапный страх охватывает меня! Ведь они могут натолкнуться там на мою вторую группу минометчиков. Это вполне возможно. Я с беспокойством выжидаю, когда прибудет мой связной. Между тем мы создаем оборонительный рубеж для защиты деревни. Яскейм расположен довольно благоприятно в плоской низине. К деревне нельзя приблизиться незаметно. Жители стоят в кухне, которая находится в необстреливаемой части дома, и наблюдают за нами. Они счастливы, что мы здесь есть, и спрашивают боязливо, возвратятся ли сюда русские. «До тех пор пока мы здесь, — говорю я, — ни один русский не придет!» «Здесь ли наблюдательный пункт унтер-офицера Рехфельда?» — слышу я, как кто-то спрашивает меня снаружи. «Да, я здесь. Что случилось?» Связной тяжело ступает внутрь. Он прибыл от второй группы минометчиков, унтер-офицера Бруно Шпренгала, и сообщает, что она подходит к деревне и ждет моих распоряжений. Я выхожу из дома и рассказываю связному, где следует расположить огневые позиции. Тут внезапно мы услышали какой-то шум «ссссс-т» и еще раз «ссссс-т». Мы прыгаем назад в дом. «Проклятье! Это проститутки!» — кричит связной. Нас обстреливают из минометов! Русские появились снова! Связной снова выходит из дома и быстро исчезает за домами на другой стороне улицы. Я слышу голос командира роты: «Наконец-то я нашел тебя, Рехфельд, и могу сменить. Ты же засыпаешь стоя. А у твоих все же осталось еще три унтер-офицера». — «Конечно, еще три», — улыбаюсь я устало. «И что, по-твоему, из этого следует? Могу ли я дать тебе возможность отдохнуть теперь или нет? Что ты об этом думаешь, однако?» — «Я хотел бы остаться здесь, дорогой обер-лейтенант!» Я возвращаюсь к двери, куда уже подошел унтер-офицер Шпренгал со второй группой. «Ганс, второе отделение прибыло, как приказано, минометчики в порядке. Прошу указания о наших дальнейших действиях». — «Прекрасно, Бруно, спасибо тебе». Я предлагаю ему сигарету и слушаю, как он затягивается дымом. «Юноша, юноша! А ведь все сейчас могло бы кончиться неудачей. Только что сюда пожаловали казаки на лошадях. И если бы орудие не выстрелило, возможно, мы бы уже валялись в грязи». Мы молниеносно вскакиваем со стульев, на которых сидели, и бросаемся на пол. Мимо просвистело несколько мин, которые с треском разорвались за нашим домом так, что стекла вылетели из окон. Страх постоянно сидит в нас! Мы смеемся над собой и садимся на покосившийся диван так, чтобы рама окна защитила нас от осколков. Русские обстреливают деревню легкими и тяжелыми минометами. «Здесь, в доме, тебе уже нельзя оставаться. Необходимо найти новый наблюдательный пункт и расставить людей». Я даю Бруно еще несколько указаний и посылаю на позиции минометчиков. Между тем Гюнтер Лоренц снова наполнил мои магазины и теперь уже шутит с восемнадцатилетней девушкой, которая, кажется, доставляет ему удовольствие своим восточнопрусским произношением. Он играет роль ее рыцаря, который хочет уберечь девушку от всех опасностей. Я, улыбаясь, говорю ей: «Не верь всему тому, что тебе Гюнтер рассказывает! Ему далеко до Казановы». Девушка глядит на меня большими глазами: «О, господин унтер-оффицир, это является чистой ревностью у вас!» Теперь мы смеемся все трое. А затем снова взрыв. Дребезжат стекла, осколки летят в деревянную дверь, и пороховой голубовато-серый дым движется прямо на нас. Проклятье! И еще один взрыв, на этот раз более мощный! Девушка испуганно приседает и вопросительно смотрит на нас. «Они не сделают нам ничего, через крышу им проникнуть не удастся», — говорю я ей с вымученной улыбкой. Направляюсь к командному пункту батальона. Туда же явился командир взвода легких орудий пехоты. Именно его орудие ведет сейчас огонь. Уже темно, поэтому огонь только заградительный. Командир батальона приказывает ему: «Ведите огонь по-прежнему, а Рехфельд вам поможет. А, вот и он. Рехфельд, дайте серию заградительного огня по деревне». Он указывает мне, куда следует направить огонь. Русских почти нигде не видно. Я готовлю минометчиков к открытию огня и затем даю первые команды: «Цель 12, расстояние 300 м, правые минометы — огонь!» Каждая команда должна передаваться из-за отсутствия телефонной связи голосом. Я занимаю такую позицию, которая позволяет так поступать. Я могу установить заградительный огонь в радиусе до 150 м. Даю наводчикам грубую корректировку. Командир батальона опасается, что в нашу деревню уже не направят больше никакой пехоты. Все три роты пехотинцев действуют слева от нас. Поэтому мы должны защищаться сами. Но для этого у нас нет пехоты. Мы можем создать позицию только на самых опасных направлениях. Ставим крупнокалиберные пулеметы на передней линии. Мои люди, минометчики и оружейники, для обеспечения охраны разделены на группы. Корректировщик артиллерии пришел к нам, у него не работает рация. Он остается на ночь у нас. Комбат организует командный пункт батальона также в нашем доме, так что мы теперь собрались все вместе. Скоро к нам начинают прибывать наблюдатели, командиры отделений и оружейники с различными докладами. В конце концов вырабатывается конкретный план обороны деревни. Из соображений безопасности легкие орудия пехоты мы отводим назад за усадьбу и огораживаем колючей проволокой. Солдаты приводят на командный пункт двух раненых пленных. Я допрашиваю их, но ничего полезного не могу извлечь из их слов. Наверное, они сами почти ничего не знают. Корректировщик артиллерии возвращается. Теперь он должен забрать с собой обоих пленных. Они кричат, скорее всего, больше от страха, чем от боли. Ругая и проклиная их, наблюдатель уходит. Всем людям приказано быть особенно внимательными. Командир батальона отправляется на позиции, а затем возвращается ко мне. Мы должны бодрствовать сегодня ночью. Делим ночь на две половины. С 20.00 до 01 ч дежурят комбат и я; с 01.00 до 06.00 — артиллерийский лейтенант и фельдфебель Гроссе. Снаружи стало очень темно. Мы занавешиваем окно и садимся за стол. При тусклом свете керосиновой лампы я составляю дневную сводку боевых действий. Прибудет ли сегодня полевая кухня? Никто этого не знает. В печи затухает огонь, а снаружи совсем холодно. В спальне легли хозяева. Артиллерийский командир и наш командир взвода орудий пехоты постелили себе прямо на полу и сразу же дружно захрапели. В монотонном единообразии раздается пронзительный звонок телефона и продолжает коротко звонить все 15 минут — это всего лишь проба. Около 22.00 я проверяю еще раз готовность минометчиков. Позиция, к счастью, имеет телефонную связь. У нашего дома около телефонного провода стоит связной. Вскоре он с волнением прибывает ко мне и сообщает, что русские проникли в деревню.