Тот, кто меня купил - Алекс Чер

Я провожаю их холодным взглядом. Это ты берегись, беременный кузнечик на тонких кривых ножках. И Мире я больше не собираюсь спускать ни единой пакости. Кажется, она забыла о некоторых вещах. Завтра я освежу её память.

У Таи горит щека и из ранки течёт кровь: Слава зацепила ногтём нежную кожу. Царапина небольшая, но относительно глубокая.

— Вот чёрт! — злюсь так, что готов перевернуть «Кофейку» вверх дном.

— Тише, Тише, Эдгар, — успокаивает она меня и хватает за намертво стиснутые кулаки. Смелая моя девочка. Не боится меня. Знает, что я никогда не трону её и пальцем. В каком бы бешенстве ни пребывал. — Сядь, пожалуйста. Прошу. У меня есть антисептик. Сейчас я обработаю ранку, и мы поедем домой. Эдгар, пожалуйста.

Её голос действует, как обезболивающее. Я готов плыть на его волнах. Я ненавижу себя сейчас за то, что случилось. Вся эта грязь и мерзость. Рядом с моей чистой девочкой.

Я не умею просить прощения, но сейчас я забываю об этом.

— Прости меня, — говорю, присаживаясь назад, за столик. — Ты же простишь меня, Тая?

На миг мука искажает черты его лица. Так быстро, что я думаю: это привиделось мне, показалось. Но слова, что слетели с его губ, бьют в самое сердце. Он просит у меня прощения? Тот, кто говорил, что не умеет?

— Эдгар, ты не виноват, — хочу успокоить его. — Ерунда всё это.

Он прикасается пальцами к ранке на моей щеке. Щека горит нестерпимо после удара и царапины, но я стараюсь не морщиться.

— Это не ерунда. И я больше никому не позволю к тебе прикоснуться. Поверь.

— Я верю, — вкладываю в два слова как можно больше твёрдости. — Поехали домой. Я устала. А завтра консультация перед экзаменом.

Эдгар почти всю дорогу до дома молчит. Я пытаюсь разговорить его, но в ответ слышу только «да» и «нет». И губы — жёсткая линия. И черты его резкие, обострившиеся. Снова углы, о которые мне приходится биться.

И я решаю отступить. Дать ему время подумать. Мы поговорим. Дома. Там всегда проще. В гнезде, где нас трое, откровения получаются намного лучше, чем в салоне авто.

Я делаю это, как только за нами захлопывается входная дверь — прижимаю его к стене. Резко. В действиях моих нет ни нежности, ни девичьей скромности. Может, это даже несколько по-мужски. В другое время он бы увернулся с лёгкостью. Но в коридоре мало места, а неожиданность срабатывает на меня.

Наваливаюсь на него всем телом. У Эдгара бугрятся мышцы, и он готов к отпору.

— Тш-ш-ш, — успокаиваю я его, как змея ушёптывает жертву. — Посмотри мне в глаза, Эдгар.

В коридоре темно. Мы не включили свет. Но я вижу, чувствую его взгляд из-под ресниц. Провожу пальцами по щекам. По впалым линиям.

— Не закрывайся. Не отстраняйся. Поцелуй меня, — шепчу, вдавливаясь в его горячую грудь и бёдра.

Он замирает на миг. Становится каменным, а затем со стоном сдаётся, впивается в мои губы. Жадный, требовательный, неистовый, как стихийное бедствие.

Я рву его рубашку, не заботясь о последствиях. Слышу, как отлетают пуговицы.

— Возьми меня сейчас. Ты же хочешь, — командую и ощущаю нетерпеливые руки, что задирают лёгкое платье и оглаживают мои бёдра, сжимают ягодицы.

Одно движение — и порванные трусики летят в неизвестном направлении. Я расстегиваю ремень и вжикаю «молнией», выпуская на волю уже почти готовую к совокуплению плоть.

В том, что мы делаем, нет места чувственной неге. Это что-то такое яростное, сумасшедшее. Но я знаю: это позволит ему выплеснуть внутреннее напряжение и ярость. Ненависть к самому себе.

Не знаю почему, но я чувствую всё это и уверена, что не ошибаюсь. Там, в салоне машины, я понимала: он обдумывает, как быть дальше. И то, что я читала на его лице, меня не радовало.

Стоило мне промолчать, перетерпеть, подождать, пока рассосётся, он бы отдалился от меня на миллионы световых парсеков. И неизвестно, удалось бы мне отвоевать назад хотя бы немного оттаявшего Гинца.

Я не даю ему опомниться. Оплетаю руками шею и обвиваю ногами талию. Целую его в губы. Так сильно, что, наверное, делаю больно. Но, кажется, он сейчас не против боли. Я не готова, но не хочу медлить ни секунды. Иначе он опомнится и отшвырнёт меня, как паршивого котёнка.

— Помоги мне, — шепчу ему в губы и слепо пытаюсь найти его член.

Он помогает рукой. Направляет. И я насаживаюсь на него. Осторожно. Слишком велико трение от моей сухости. Это почти больно, но сейчас не до этого. Я двигаюсь вверх-вниз, ощущая его напряжённость. Он не хочет шевелиться. Сопротивляется, как может, но это ненадолго. Я начинаю разогреваться и влажнеть, а он, наконец-то сдавшись, меняется со мной местами. И вот уже я прижата к стене, а он толкается в меня бёдрами, пронзая, кажется, до самого естества.

Удовольствие, смешанное с болью. В этот раз я отдаюсь без остатка, чтобы удержать своего мужчину на краю и не дать ему упасть в яму, из которой можно, но сложно его будет вытащить.

Эдгар содрогается и прижимает меня к себе. Я целую его веки и в упрямый подбородок.

— Я сделал тебе больно.

Мотаю отрицательно головой. С балкона слышится взволнованный собачий лай.

— Надо выпустить Че.

— Подождёт ещё минуту, — Выдыхает Эдгар и проходится губами по моей шее. — Ты научилась командовать.

Я нехотя отпускаю его и встаю на ноги. Оправляю платье.

— Я всё же выпущу Че. Он очень впечатлительный. А мы непростительно долго держим его взаперти.

Эдгар стоит, прислонившись плечом к стене. Даже со спущенными штанами он выглядит так, что у меня заходится сердце.

— И да, — останавливаюсь, чтобы внести ясность. — Я всегда умела командовать. Просто не показываю всё, что умею.

Я подхватываю разорванные трусики с пола и улыбаюсь:

— Оденься. Вряд ли Че понравится, что ты стоишь без штанов. А может, наоборот. Но что-то мне не хочется проверять.

Не знаю почему, но это спонтанное безумство стало неким переломным моментом. Я почувствовала себя настоящей. Мне стало легче. Увереннее, наверное. Я ощущала себя Женщиной — именно так — с большой буквы. Женщиной, которая может успокоить своего мужчину, удержать и не дать наделать каких-то непоправимых ошибок.

Я выпускаю Че Гевару. Он носится по комнате белым шерстяным мешком, радуется, ластится, кидается то ко мне, то к Эдгару. Наверное, он любит нас одинаково сильно. И это ещё больше связывает меня с моим замкнутым неуживчивым мужем.

Он не хочет говорить о Мирославе. Я догадалась, кто она. Поэтому расспрашиваю. Если Эдгар перевернул страницу, зачем мне пытаться заглянуть в то, что осталось в прошлом? Остался только нехороший осадок: она может чем-то навредить ему? Слишком уж уверенной и торжествующей выглядела.