Командир особого взвода - Вадим Шарапов

– Как всегда, – пробормотал я. Пусто было в голове, пусто и холодно, и только одна мысль стучалась – что ж я Насте скажу, Сережкиной жене?

Брянские леса, 1944 год

Они пришли тогда, когда семеро нас, остававшихся в живых, уже ни на что не надеялись. На моих глазах умер Пушок, когда альвы срезали с него все, что можно, оставив голые кости, и вытянули красные нити жил, накручивая их на заостренные колья. Потом обмяк на веревках Кузьмич, перестав страшно кричать и материться, весь дымящийся и черный от ожогов.

Хуже всего была музыка – непрерывная, монотонная, сводящая с ума мелодия. Под нее, пританцовывая, двигались наши палачи, сдирая кожу, подвергая нас, одного за другим, немыслимым мукам, которые могут причинять только черные альвы. У них были безжалостные руки и рысьи глаза.

И все же их караульные проглядели опасность.

Когда с деревьев, обступивших поляну, полетели костяные стрелы, я подумал, что это бред. Но черный, уже схвативший меня за подбородок, охнул и упал в костер. Потянуло горящей плотью. А из-за деревьев уже бежали – нет, умопомрачительно быстро двигались, скользили люди в пятнистых куртках, с обнаженными ножами в руках.

Среди черных не было трусов, посреди лагеря они сошлись с врагами лицом к лицу. Люди и альвы рвали друг друга на куски, резали ножами на кровавые ломти, дробили врагу кости и падали мертвыми. Но альвов падало больше. А с деревьев летели и летели стрелы, и ни одна не пропадала впустую. Пленных не брали, да они и не просились в плен.

Что-то чиркнуло по моим веревкам, и я, не удержавшись на ватных ногах, повалился, ударившись лицом о корень дерева. Надо мной присел человек – худощавое лицо его было искажено в яростной гримасе, зубы оскалены. Увидев черные зрачки, расширенные на всю радужку, я понял, что он сейчас под действием каких-то боевых снадобий – раньше мне приходилось слышать о таких, но применялись они только в спецчастях. А потом я увидел нашивку на рукаве комбинезона. Крест в пятиконечной звезде. Охотники.

Лицо своего спасителя я видел совсем недолго, но запомнил твердо. Потом он несколько раз навещал меня в госпитале, задавал вопросы. И вдруг исчез. Куда? – никто о том не знал.

Это был он самый.

Степан Нефедов.

* * *

– Понял теперь, лейтенант, почему ты везучий? – рассеянно спросил старшина, глядя на то, как несколько его людей выносят с заднего двора что-то длинное, накрытое брезентом.

– А вот и твой Винторез, почти в целости, но далеко не в сохранности, – усмехнулся он. – Ну, я так думаю, МУР об этом шибко жалеть не будет?

Он присел возле носилок, на которые уже уложили Осину. Лежал мой друг, подставив лицо неяркому сентябрьскому солнцу, вытянувшись всем своим длинным и нескладным телом, и одна рука свешивалась с носилок – пальцы скрючились, словно пытался дотянуться и после смерти до бандита. А я смотрел на него, и тяжелый камень рос в душе.

Старшина вздохнул, поправил покойнику руку, покачал головой.

– Геройским парнем был Сергей Осинников. Понял он, с кем схватился, и тебя спас, заговоренный нож остановил. Только поздно… Жаль, что таких чаще всего посмертно награждают…

Он положил широкую ладонь Сереге на лицо, закрывая ему глаза. Из-под пальцев старшины выкатилась слеза и скользнула по небритой щеке Осины. Меня шатнуло, и я отвернулся.

– Ладно, лейтенант. Рапорт я составлю, отмечу вас в нем, – я равнодушно слушал слова Нефедова, они проскальзывали мимо сознания. Он, видимо почуяв это, оборвал фразу на полуслове, помолчал. Пожал мне руку и пошел к «полуторке». Но тут же вернулся.

– Ты вот что… Шибко не прыгай ближайшую неделю. Я начальству твоему сообщу. Нельзя тебе сейчас на задержания, да и вообще – полежи дома, оклемайся.

– Почему – нельзя? – спросил я, выталкивая слова непослушным языком. Очень хотелось спать.

– А потому, – старшина поглядел куда-то вниз. Опустив подбородок, я увидел на своем свитере круглую дырку и темное пятно, расплывшееся вокруг нее – на груди слева. Сквозь дырку виднелся свежий рубец на коже.

– Потому что убил тебя этот самый мангыс-Винторез, – мягко сказал старшина Нефедов. – Два выстрела было, а не один. Только второго ты не помнишь и помнить не можешь. Секундой позже – и ни мои обереги, ни Лассовы стиаллы тебя бы уже не спасли. Точно в сердце попал он тебе из «нагана» – меткий, паскуда, они все такие… А ты – живехонек, только поболеешь немного. Ну, бывай, Борисов, не хворай.

И уходя, повернувшись ко мне спиной, он добавил своим обычным, насмешливым тоном:

– Я же говорил – везучий!

«Дома. Я дома», – Ангела Викторовна опустилась на скамеечку в прихожей, долго снимала ботинки, морщась от боли в ногах – привычной уже, застарелой. В коридор не спеша, важно вышел кот Тихон, обнюхал протянутую к нему ладонь, мяукнул хрипло и с достоинством удалился на кухню.

Женщина с трудом поднялась, взяла домашнюю трость – легкую, алюминиевую – прислоненную к стене. Сначала чайник. Потом в кабинет, уже с чашкой горячего чая и тарелкой бутербродов.

Ангела Румкорф жила одна. Ни детей, ни мужа, от которого осталась только фотография в металлической рамке на столе. Устроившись поудобнее, она взяла телефон и набрала номер.

– Привет, папа. Как ты?

…

– Да, я в порядке. Хотела у тебя кое-что спросить, насчет войны. Но это, конечно, лучше при встрече.

…

– Да, толковые ребята, слушают и вопросы задают. Им интересно.

…

– Пожалуйста, не забывай принимать таблетки, ладно? Я понимаю, что не генеральское это дело, но я от тебя не отстану, понял?

…

– Завтра буду им рассказывать про Севастополь. Потом… что ты говоришь?

…

– Думаешь, так будет правильнее? Хорошо. Ну все, целую, звони сам тоже.

Положив трубку, Ангела Викторовна задумалась. Потом протянула руку и покрутила диск на дверце маленького, но солидно выглядящего сейфа, вмонтированного в стену рядом со столом. Дверца мягко щелкнула и открылась. Настольная лампа очертила круг света, и в этот желтый яркий круг легла еще одна папка – уже не кожаная, картонная, сильно потертая, с надписью выцветшими чернилами на обложке «Особый взвод. Начато в 1979».

Профессор Румкорф открыла папку и достала верхний пожелтевший лист из толстой стопки документов. Прищурилась и прочитала вслух:

– Согласно собранным разведданным и прогностическим сводкам, ожидается активизация немецкой агентуры на следующих участках фронта…

[8]