Крестный отец Катманду - Джон Бердетт

Звонил мой мобильный. Я забыл его выключить, перед тем как закурить.

Голос Сукума был мрачен.

— Мне наконец удаюсь поговорить с ней по телефону.

— С кем?

— С Мой. С доктором Смерть.

— В отеле «Ориентал»? Она стала с тобой разговаривать?

— Да. Но с одной целью — объяснить, что у нее железное алиби. В то время, когда был убит американец, она находилась на светской вечеринке, куда приходит полно фотографов. Нет даже необходимости опрашивать свидетелей — на сайте в Интернете куча фотографий с тусовки, где она почти голая, в платье, какие надевают женщины на такие тусовки. Вырез почти до пупа. Она, наверное, такая худая оттого, что у нее наркотическая диета. Мой мне сказала, что в фотокамерах отмечается день и час съемки и я при желании могу до минуты выяснить, где она была и с кем разговаривала в тот вечер.

— Почему она живет в отеле?

— Потому что в ее доме на реке ремонт. Она сняла номер Сомерсета Моэма на два месяца, за что ей придется выложить больше моей годовой зарплаты.

Может, я чрезмерно чувствителен, но мне не понравилась эта его заключительная часть: «моей годовой зарплаты». Мне показалось, он намекает на таких полицейских, как я, у кого есть дополнительные доходы. Я испытал укол боли, как обычно, когда кто-то активирует мою чакру вины.

— Конечно, существует такое понятие, как «убийство на расстоянии», — добавил Сукум.

— Но в данном случае это трудно предположить, поскольку убийство отягчаемо совершенным на месте преступления актом каннибализма.

Сукум хихикнул.

— Я в самом деле считаю, что тебе следует с ней поговорить. Меня она всерьез не воспринимает. Это очень обидно.

— Хорошо, посмотрю, что удастся сделать.

Все, что творится в Таиланде, происходит благодаря посредникам. В этом наша китайская сторона. Когда я позвонил матери и сказал, что мне необходимо связаться с доктором Мой, то услышал голоса пьяных фарангов и смех шлюх под аккомпанемент песни «Мечты о Калифорнии».[44]Нонг сквозь шум бара ответила, что у нее нет способов напрямую выйти на скандально известную аристократку, но она оставит по всему городу для нее сообщения, и Мой, если сочтет нужным, позвонит. К моему великому удивлению, мать еще до рассвета получила от доктора ответ: Мой встретится со мной с удовольствием и обсудит дело.

К тому времени, когда я принял душ и побрился, мое настроение изменилось — пришло в голову, что я в первую очередь консильери, а уже потом полицейский. Я снова себя презирал. Теперь, когда Пичай умер, а Чанья ушла в монастырь, зачем я лезу в эту кашу? Потому что все это совокупность тесно связанных между собой событий. Карма.

«Дисковая пила, — думал я. — Мне требуется дисковая пила».

Но когда зазвонил мобильник и я понял, что меня вызывает сам Викорн, не устоял и нажал на зеленую кнопку.

— Ну?

— Смит не заговорит, — доложил я. — Она ничего не знает. — Я услышал, как он с облегчением вздохнул.

— Ты уверен?

— Да.

— Сончай, я спрашиваю тебя как крестный отец. Ты понимаешь, как мне придется поступить, если ты в этом вопросе проявляешь мягкотелость?

— Я не проявляю мягкотелость. Она типичная контрабандистка низшего пошиба. Воспитывалась, вероятно, одной матерью, росла в городе, где у нее, учитывая эмоциональную недоразвитость и полное отсутствие вдохновения и способностей, не было никаких перспектив. К ее возрасту, обладай она талантами, уже могла бы открыть собственное фармацевтическое дело. Но поскольку в ней изначально превалировала крестьянская сторона, ее по-животному тупо потянуло в вашу операцию. Она ничего не сумеет сказать, даже если бы захотела.

— Спасибо, консильери, — поблагодарил меня Викорн.

На мне двубортный, на четырех пуговицах, блейзер от Зегны, полотняная рубашка с открытым воротом от Живанши, тропические фланелевые брюки и кожаные ботинки без шнурков от Бейкер-Бенджес, и, когда я небрежно входил в отель «Ориентал», от меня потрясающе благоухало. Охранники что-то говорили уголками губ в петличные микрофоны; безопасность — это то, что привлекает сюда постояльцев. А еще — ностальгия по полновесному колониальному британскому владычеству, царящему в Писательском крыле с его залитым светом солярием, где устремляется ввысь бамбук в горшках, а персонал в традиционных тайских шелках делает все возможное, чтобы побаловать клиента, особенно за чаем.

И вот я сижу под кованой лестницей на чем-то вроде трона с высокой спинкой из пальмового дерева за плетеным пальмовым столом со стеклянной крышкой среди невероятного множества пастельных оттенков и невероятно надменных типов из высшего общества, в основном китайского происхождения, и нескольких английских дам, достаточно пожилых, чтобы помнить британское владычество. Они великолепны, эти мемсаиб,[45]— уже настолько в летах, что нет смысла следить за фигурой и беспокоиться о здоровье, которое давно потеряли, поэтому можно беззаботно поглощать топленые сливки, клубничный джем и пшеничные лепешки, запивая это все эксклюзивным черным чаем. Я пожалел, что оказался недостаточно предусмотрительным и не захватил с собой косяк, который мог бы выкурить в мужском туалете, вместо того чтобы торчать здесь как мышь в мышеловке.

Мой заставила меня прождать сорок минут и наконец появилась на вершине лестницы в прекрасно сидящем на ее худощавой фигуре черно-белом брючном костюме. Ценитель целостности натуры, пусть даже преступной, я не мог не восхититься тем, как она держалась — с великосветским хладнокровием давала понять: да, я плохиш, а вот попробуй поймай меня. На вид она была великолепна, даже если ее печень носила следы домашнего насилия.

Доктору Мой было сорок три года два месяца, и хотя какие-то из ее органов состарились на два ее возраста, в швейцарском пансионе благородных девиц ее научили уделять особое внимание тем частям тела, которые на виду у других, — выглядела она прекрасно. Ее кожа была по-ханьски[46]белая и прозрачная, как нефрит, тонкие черты умного китайского лица, длинная, как на полотнах Модильяни, шея — все свидетельствовало о самом благородном происхождении. Для китаянок из народности теочью она была высока — почти шести футов — и умела пользоваться ростом, чтобы производить впечатление элегантности. Как и волосами: черные, длинные, густые, они струились волнами и, колеблясь при ходьбе, приковывали всеобщее внимание. Приближаясь, Мой поигрывала длинным ожерельем из крупного жемчуга. На ее шее в неглубокой впадине под кадыком красовалась черная бархатная лента с каким-то драгоценным камнем. Оранжево-красный, он сотней граней отражал свет. Я поклонился ей, как того требовало ее социальное положение, и взял протянутую мне для поцелуя руку.