Россия за облаком - Святослав Логинов

– Вау! Да из этого ружья только отец способен палить! Оно же старое!

– Старый конь борозды не портит, – рассеянно отвечал Никита, разглядывая сломленные стволы на просвет, – жаль, что и глубоко не пашет. Видишь, клеймо: «братья Гольтяковы» – это же ручная работа, стволы из дамасской стали с сильным получоком. Если картечью стрелять, кучность у такого ружья лучше, чем у нарезной винтовки. Сейчас такие ружья если и сохранились у кого, то изработанные, а у отца – новенькое. Он из него почти и не стрелял.

– И сколько такое ружьё стоить может?

– Я откуда знаю? Ты не на цену смотри, а на тактико-технические данные. В армии тебя этому быстро научат. Кстати, тебе же вроде бы этой весной в армию идти…

– На медкомиссию я ходил, а так – повестки не было.

– Заныкал? – догадливо спросил Никита. – И к дяде Чюдою намылился подальше от призывной комиссии?.. Что могу сказать? Ты сам себе злобный Буратино. Осенью в армию идти – чистое мучение. Учебка-то быстро пролетит, а потом в самый собачий холод – на полигон. Так что гуляй покуда, но зимой наплачешься.

Никола вздохнул чуть заметно: «Как ни крути, а в армию – идти». Это военкому можно на лапу сунуть, а с домашними как быть? Ни брат, ни отец его не поймут. Отсталые люди.

В Ефимкове, когда Никита и Горислав Борисович уехали, Колька впервые почувствовал себя неловко. Привык с малолетства катать туда и обратно, а тут вдруг осознал, что не он ездил, а его возили. Нет Горислава Борисовича, и немедленно легла между Николкой и домом непроходимая сотня лет. Вот случись завтра что с дядей Славой – и всё, пропал Николка. Домой захочешь, а не получится; за день приблизишься к своему времени на один день и ни мигом больше. И добро бы просто на пути встали часы, минуты и десятилетия, а то – войны, революции, голод, правление тиранов и прочие удовольствия. Неуютные времена.

Однако раз приехал, надо делать дело. Мать послала с собой всяких припасов, и не на две недели, а на целый месяц: круп всяких, сала и солонины, но сидеть у крёстного и варить кашу Никола не собирался. Не для того ехал.

Нужно было попадать в город. На лошади, даже по здешней плохой дороге, это три часа. А пешком? И ведь что обидно, автобус не ходит, и попутку не поймать, и даже такси из города не вызвонишь. Пацанам рассказать, не поверят, что такая дикость в жизни бывает.

Собрался и пошёл пешком. Вышел до света, но поспел едва к полудню. На этот раз бродить по грошовым рядам не стал, сразу отправился к старичку, торгующему подержанными образами. Тот Николу признал, хотя и в прошлый раз не посчитал его за серьёзного покупателя. Образа покупают люди основательные. Обычно случается такое, когда дочерей замуж выдают или после раздела семьи, чтобы восполнить недостачу в иконах. А молодому мужику старшие должны благословение дарить, на свадьбу да на рождение внуков.

Однако какой ни есть, но пришёл покупатель. Старичок начал показывать товар. Иконки плохонькие, иные осыпались наполовину и неумело подмалёваны. Никола, уж на что экспертом не был, но от такого добра отказался.

– Это мне не годится.

– Бери, бери, дёшево отдам. Годится – богу молиться, а не годится – горшки накрывать.

– Мне нужны хорошие.

– За новыми – в церковь иди. В церковной лавочке всякого новья полно. А у меня, уж прости, старьё.

– Новьё мне без надобности. Мне старые образа нужны, – Никола приостановился и добавил значительно: – Строгановская школа.

– Так и я ж о том самом! – вскричал старичок и ухватил самую здоровую из досок, с которой гневно взирал не то Иисус Христос, не то сам господин исправник. – Она самая строганская школа и есть! Посмотри, как выстрогана, простым стругом так не выгладишь, тут рубанок нужон! Паркетная гладкость, на ей хоть танцуй!

– Понятно, – презрительно оттопырив губу, сказал Никола. – Так бы и говорил, что нет у тебя древних икон. А сам-то в прошлый раз расхвастался, что товару про всякого запасено.

– Есть и древлие иконы, – неожиданно серьёзно сказал старичок, – но им цена другая будет. Староверы новых икон не признают, только древлие покупают, для них, грешных, и держу.

– Вот и мне такие надо.

– А у тебя деньги есть, мил человек? Такая досточка, ежели без оклада, и то не меньше десяти рублёв стоит. А оклады бывают золотые, да с каменьями, иной и по тысяче рублёв.

Никола усмехнулся, слушая песни христопродавца. Знал бы старикан, сколько настоящая икона безо всякого оклада денег стоит, его бы на месте кондратий хватил. Так что пусть хвастает окладами, настоящая цена не в них.

– Без денег на базар не ходят! – Никола вытащил бумажник, расстегнул молнию и продемонстрировал пятидесятирублёвку.

– Больно уж ветха, – усомнился торговец. – Не фальшива ли?

– Фальшивые деньги как раз новенькие, а эта в ста руках побывала, – отрезал Никола, не давши старикану ухватить ассигнацию.

– Ох, грехи наши тяжкие! – вздохнул продавец и прошёл в следующую комнатушку, которую Никола по неопытности посчитал было подсобкой. Но и там стены были обвешаны старыми образа-ми, ладанками, лампадками, воздухáми, пустыми медными окладами и прочим божественным скарбом, который не в церкви лежит, а хранится у добрых христиан дома и в лавку старьевщика попадает лишь по великой нужде.

Старичок переставил плетёнку с деревянными, ярко раскрашенными пасхальными яйцами, открыл сундук, на котором эта плетёнка стояла, извлёк завёрнутую в холст икону. Да, это была действительно икона, а не те подержанные дощечки, которыми впору горшки покрывать! Всё в ней было серьёзно, основательно и как следует.

– Настоящее письмо, – уважительно сказал старичок. – Нынче ведь богомазы что делают? Один малюет лики, другой руки, третий ризы… вся работа у них на потоке, оттого и души в новых иконах нет, все святые на одно лицо. А это – старая работа, видишь, как от времени потемнела, едва знать, что на ней написано, но господь и сквозь тьму смотрит.

– Сколько? – задал Николка главный вопрос.

– За пятьдесят рублёв ассигнациями отдам.

– Дед, ассигнации двадцать лет как отменены. Ныне серебро и бумажки в одной цене.

– Хочешь, плати серебром. Пятьдесят целковых.

Это уже был нормальный разговор. Тут Никола чувствовал себя в своей стихии.

– За восемь рублей возьму, – сказал он.

– Побойся бога! Ей настоящая цена семьдесят пять рублёв. Это уж я к тебе снизошёл, когда о пятидесяти целковых сказал.

Николка жизнерадостно захохотал.

– Ну, дед, ну насмешил, юморист! Семьдесят пять рублей за старую доску, во, умора! Я понимаю, семь пятьдесят, а ты загнул цену, это по-нашему!

Умение очень естественно хохотать, когда не смешно, всегда отличало Николку. Бывало, в спорах с одноклассниками он сбивал оппонента, просто начиная смеяться над доводом, против которого у него не было иных резонов. Этот же несокрушимый аргумент применил он и сейчас. Отсмеявшись, утёр пот и одышливо сказал: