Недетские игры - Максим Есаулов

– Матери.

– Это хорошо. А мой не пишет. Только внуков на каникулы присылает.

Пока Саша писал, два «грибника», издали видевшие, как он шел от катера в дом, совещались:

– Поближе бы посмотреть.

– Чего смотреть? Точно он, отвечаю.

– Куда он автомат дел? Спрятал?

– Нет, блин, в задницу себе запихал.

– Повезло нам…

– Повезло – не повезло, а доложить надо. Доставай рацию.

Письмо давалось тяжело.

Саша старался писать подробно. Про службу в части, про то, как поначалу был всем доволен и как потом начались секретные поручения. Поначалу он, как и все, думал, что действительно выполняет правительственные задания, и был горд этим. Потом стал прозревать. Это случилось еще до Калининграда. Но именно калининградская операция, когда так получилось, что школьный автобус случайно перекрыл директрису[2]и под огонь вместо криминального авторитета попали дети, переполнила чашу терпения.

Слетевший с трассы автобус снился Ремезову по ночам. Он не знал, есть ли жертвы или все обошлось царапинами и испугом. Наверное, есть. Хотя в программе новостей, которую удалось посмотреть, об этом происшествии не сообщили ни слова. Интересно, как заставили молчать родителей пострадавших? Тоже ссылкой на государственные интересы?

Майор Гасилов, руководивший ими в Калининграде, назвал это «накладкой».

Витек и Андрей согласились бежать потому, что были уверены: после случившегося их не оставят в живых. Не сегодня, не завтра – чтобы не пугать остальной личный состав, – но через месяц или полгода с ними что-нибудь обязательно произойдет. Несчастный случай в карауле. Приступ аппендицита. Дорожно-транспортное происшествие.

Сашка принял решение не из-за боязни за свою жизнь.

Он просто не хотел больше участвовать в таких «накладках».

Всю жизнь его использовали и подставляли. Ничего хорошего он не видел, за исключением детства на холодной Вуоксе. Пойдя в армию (А как иначе? Настоящий мужик не должен косить!), попал в чеченскую мясорубку. Его мнения никто не спрашивал, погрузили в самолет – и вперед, чтобы за три часа, как обещал великий полководец Грачев, занять Грозный. Ему повезло больше, чем многим, – демобилизовался живым. Но жизнь на гражданке не задалась. Все, чем бы ни занимался, казалось ненужным и мелким. Устроиться на работу, обзавестись тачкой, крутиться, добывая квартиру? Он честно пробовал перестроиться. Где-то работал, взял по доверенности старые «Жигули», начал откладывать на квартиру. Но такие проблемы, как повышение оклада на пятьдесят баксов, покупка летней резины для «Жигулей» и рост инфляции блекли на фоне воспоминаний о девятой атаке дудаевцев и последней оставшейся гранате.

Его звали в бригаду, в которой было много таких, как он, опаленных войной, – он отказался. Предлагали повоевать в Югославии – хоть за сербов, хоть за мусульман, до балды, вербовщик работал «и нашим, и вашим»; Ремезов спустил его с лестницы. Сулили море азарта и кучу золота во французском Иностранном легионе. О Франции он подумал всерьез, даже начал собирать какие-то документы, но тут началась Вторая Чеченская, и он в первый же день явился в военкомат…

Витек погиб у него на глазах. Майор Гасилов лично снял его из снайперской винтовки с крыши вагона. Андрей? Андрея, наверное, тоже уже нет в живых.

И его, похоже, не будет – заканчивая писать письмо, Саша услышал шум двигателей двух приближающихся вертолетов.

Скомкав прощание, Саша поставил точку и вышел во двор к Анастасии Павловне.

Вертолетов еще не было видно, но он точно знал, что они летят по его душу.

Не знал – чувствовал.

Он протянул женщине сложенный вчетверо лист:

– У меня к вам просьба, Анастасия Павловна. Вы же бываете на станции? Я адрес написал, только конверта нет. Вы сможете отправить?

– Конечно, Сашенька. – Женщина вытерла руки, взяла письмо, спрятала куда-то под одежду. Посмотрела на лицо Ремезова: – Что-то случилось?

С берега, со стороны лодок, доносились голоса мужиков, стук молотка, повизгивание пилы.

Саша безмятежно пожал плечами:

– С чего вы решили? Просто… – Он посмотрел в небо. Оно было злое и серое, а облака плыли низко, торопясь убежать от гиблого места. – Анастасия Павловна, тут может заварушка одна начаться. Так вы на землю просто падайте и не вставайте, пока не закончится, хорошо?

– Какая заварушка, Саша?

Не отвечая, Ремезов быстрым шагом направился в лес.

У первых деревьев остановился и посмотрел назад. По Ладоге шли невысокие сильные волны, и где-то там, за горизонтом, лежал оставшийся недоступным для него Валаам.

Вертолеты были совсем близко. Саша не смотрел вверх. Он по звуку мог определить расстояние и знал, что времени у него почти нет.

Отоспавшись и поев досыта, он сейчас мог бы снова попробовать убежать.

Он решил, что не побежит.

Хватит бегать.

Он быстро отыскал автомат с десятью оставшимися патронами, проверил его и двинулся по тропинке, подыскивая место для последнего боя.

На душе у него было как-то очень легко.

Вертолеты стали снижаться.

На день рождения Кожурина никого специально не приглашала. Все и так знают, что она его каждый год отмечает. Кто захочет поздравить – придет. Кто пришел – тот и считается приглашенным.

Как всегда, сначала почти никого не было, и казалось, что вечер получится скучным. Потом собралось столько народу, что в кабинете стало не протолкнуться. Поздравления звучали непрерывно, раскрасневшаяся довольная Кожурина не успевала отвечать и складывать подарки. Но так же неожиданно, как собралась, толпа рассосалась. Только что было яблоку негде упасть, и вдруг пусто. Остались несколько человек из арнаутовского отдела, «убойщики», кто-то из прокуратуры.

В темном углу коридора жадно целовались Паша и Александра. Из кабинета доносилась музыка, шарканье ног – уже начались танцы, и дурашливый голос Джексона, звавшего Александру. Видимо, ему не хватило партнерши для танцев.

– Все, я пойду, – она кое-как освободилась из объятий младшего Арнаутова. – А то некрасиво.

– Что некрасиво?

– Ну, что о нас подумают?

– Что есть, то и подумают.

– Моя репутация тебя не волнует?

– Она от этого не пострадает. А если кто хоть слово скажет… – Паша сжал кулак.

– Если бы все было так просто.

Паша попытался снова обнять девушку, но она строго сказала:

– Так, руки убери. Я иду первая, ты через пять минут.