Фонтан переполняется - Ребекка Уэст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В гостиной мама говорила:
– Вот видишь, дорогая Мэри, даже ты не понимала, что такое tempo rubato, и хотя не стоит думать, будто ты продвинулась далее элементарных навыков игры, но ты, вероятно, знаешь о ее тонкостях не меньше, чем мисс Бивор, поэтому не было ничего дурного в том, чтобы объяснить ей, что в действительности означает tempo rubato, впрочем, ты должна ее уважать, вы все должны ее уважать, она старается как может, посмотри, сколько она сделала для Корделии.
По обеим сторонам ее длинного тонкого носа стекали слезы.
Ричард Куин бережно положил свирель туда, где, по его мнению, ничто ей не угрожало, а потом подбежал к маме, обнял ее колени и расцеловал ее, будто в приступе любви, но не настолько бурно, чтобы она не смогла держать чашку.
– Хочу вкусненького, – сказал он, ласкаясь.
– Чего хочет мой избалованный ягненочек? – спросила мама, с обожанием глядя на него сверху вниз. Она, разумеется, любила его больше, чем нас, любой при виде него понял бы, что иначе и быть не могло.
– Я не хочу сидеть с чаем и вести себя прилично. Хочу пить молоко на полу и чтобы сестры почитали мне «Повесть о Медном городе», – попросил он.
– Но тебе самому пора бы научиться читать, – пожурила его мама. – Твои сестры в этом возрасте уже читали большие книги.
– Да, они научились читать, чтобы мне не пришлось, очень мило с их стороны, – ответил Ричард Куин с заливистым смехом, необыкновенно громким для его маленького тельца.
– Но нам придется больше заниматься, и не останется времени на чтение тебе, – сказала Мэри.
А я добавила:
– Кроме того, читать про себя гораздо быстрее, чем вслух, а ведь ты не любишь, когда что-то происходит медленно.
Но Мэри уже доставала с полки «Тысячу и одну ночь» и искала нужное место, а я налила в кружку молоко, намазала маслом гренок и поставила угощение на специальный поднос, на котором Ричард Куин ел, когда сидел на полу. Эту маленькую расписную вещицу восемнадцатого века мы купили однажды ему на Рождество в лавке старьевщика, на нем был изображен турецкий пейзаж с мечетями, дворцами и каналами, увитыми ивами. Поднос оказался таким красивым, что Ричард Куин разрешил нам держать его на книжном шкафу в гостиной, прислонив к стене. Сейчас он стоял на полу, и наши воображаемые собаки Понто, Фидо и Трей легли вокруг него полукругом, а вечно голодный Ричард Куин увлеченно принялся за еду и питье, время от времени прерываясь, чтобы провести краешком корки по куполам дворцов и минаретам. Со стороны можно было подумать, будто он не слушает, но стоило пропустить хоть слово, как он тотчас же протестующе вскрикивал. Если мы не называли какое-либо из озаренных лунным светом чудес на подходе к Медному городу, он сам перечислял их, и, чтобы его подразнить, мы иногда пропускали один из языков, на которых старый шейх обращался к неподвижным стражникам, когда те не отреагировали на арабский. «Ты назвала греческий, хинди, иврит, персидский и эфиопский, но не назвала суданский! – вопил он. – Если не назвать суданский, это все испортит».
Он становился беспокойным за несколько предложений до того, как путешественники находили прекрасную принцессу, спящую в парчовом шатре на ложе из слоновой кости с золотыми колоннами, в изголовье которого стояли две статуи рабов, белая и черная. Потом мы наконец добирались до места, когда один из путешественников поднимался по ступеням, чтобы поцеловать спящую принцессу, и тогда Ричард Куин громко и взволнованно шептал: «Пропусти, пропусти». Ему невыносимо было слышать, как статуи зашевелились и пронзили голову и сердце путешественника своими мечами. Он ненавидел любое насилие. Мэри пропускала этот кусок, и мы переходили к самой лучшей части, в которой путешественники попадали на морское побережье и видели черных рыбаков, чинящих сети. Мама очень любила этот отрывок, особенно когда старейшего рыбака просили объяснить загадку Медного города, и тот отвечал, что жители его были заколдованы много веков назад и останутся таковыми до самого Судного дня. Она говорила нам, что так можно сказать почти о каждом из людей. Ей также нравилось, что джиннов, восставших против царя Соломона, заключили в медные сосуды (папа их для нас нарисовал), которые закрыли печатями и бросили в глубину бурлящего моря, но рыбаки доставали их и вскрывали, чтобы приготовить в них рыбу; они сказали путешественникам, что все будет в порядке, если прежде, чем вскрывать сосуд, хлопнуть по нему одной рукой и заставить сидящего внутри джинна признать, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его пророк. Когда Кейт варила варенье, мы тоже хлопали по банкам и требовали, чтобы варенье признало Аллаха и Мухаммеда, прежде чем его выпустить.
Мы как раз добрались до этого момента, когда, хлопнув дверью, вошла Корделия, бросила на диван свой портфель, встала напротив мамы и топнула ногой.
– Я виделась с мисс Бивор, и она рассказала мне, что ты сделала, – сказала она. – За что ты меня так ненавидишь? Почему ты ко мне так жестока?
– Иди сними свое школьное платье, и мы спокойно обсудим это. – Мама отставила чашку, потому что ее рука дрожала.
– Как я могу обсуждать это спокойно? Ты разрушаешь мою жизнь! – закричала Корделия.
– Ты так считаешь, потому что я сказала мисс Бивор, что не разрешаю тебе выступать профессионально? – спросила мама. – Я не разрушаю твою жизнь. Я забочусь о том, чтобы она не была разрушена. Для музыканта – любого музыканта! – нет ничего хуже, чем начать слишком рано выступать перед публикой. Такие исполнители застревают на том уровне, на котором находились в момент своего первого концерта, и им бывает очень сложно продвинуться дальше.
Мы с Мэри озадаченно переглянулись. Мама страшно сердилась, когда мы делали ошибки, но вся игра Корделии была сплошной ошибкой. Однако мама говорила с ней о том нелепом предложении совершенно спокойно. Уже не в первый раз она проявляла к ней странную мягкость, непонятную нам.
Корделия снова закричала:
– Это не повредило бы моей игре. Мисс Бивор говорит, что и дальше будет заниматься со мной. Так нечестно. Ты запрещаешь потому, что не можешь вынести, что я успешнее остальных.
– Читай дальше! Скоро появятся русалки! – воскликнул с пола Ричард Куин. Его светлые глаза горели от гнева.
– Но почему ты хочешь выступать на этих концертах? – спросила мама. – Подожди немного и, когда станешь достаточно хороша, сможешь играть перед публикой, которая действительно разбирается в музыке и будет тебя слушать. Не представляю, зачем тебе выступать на этих второсортных сборищах.
– Почему я хочу играть на этих концертах? Потому что хочу денег, – визгливо ответила Корделия.
– Но тебе заплатят очень мало, – сказала мама.
– Разве мы настолько богаты, чтобы отказываться от возможности заработать хоть сколько-то? – ожесточенно спросила Корделия. Она рассуждала настолько по-взрослому, что мы уставились на нее во все глаза. Именно ожесточенность и практичность мешают взрослым добиться чего-либо в жизни. – Мама, – продолжила она чуть мягче, с отчаянием в голосе, – что с нами будет? У нас совсем нет денег. Мы знаем это, мы знаем, что нам нечем заплатить за газ и за школу, и, даже если на сей раз вы сможете выкрутиться, придет время, когда вам это не удастся. – От страха ее треугольное лицо стало бледно-голубым. – Разве не понятно, что однажды папа проиграет на бирже все и нам будет некуда пойти, нечего есть?
Мама попыталась встать, но снова упала в кресло. Ее глаза бессмысленно уставились в пространство, рот приоткрылся. Мы с Мэри подошли поближе, чтобы защитить ее от Корделии.
