Сигареты и пиво - Чарли Уильямс

— Ты меня слышал? — спросил я. Потому что, честно говоря, судя по виду, ничего он не слышал. Он че-то бормотал себе под нос, выдыхал дым и крепко сжимал большие кулаки.

Я посмотрел, как он стоит там в тени, и понял, что как-то мне сложно поверить в то, что я чуть было не доверил свое будущее Джеку. Он ведь идиот ебаный. “Жди, пока не увидишь Блэйка”, — сказал ему Натан в “Длинном носе”. — “Потом дыхни со всей силы вышибале в лицо и выведи его этим из строя на то время, которое понадобится Блэйку, чтобы его вырубить”. Таков был план моего возвращения в “Хопперз”. Ну да, если вдуматься, выглядел он несколько дерьмово. Но тогда все казалось нормальным. Все слова Натана кажутся нормальными в тот момент, когда он их произносит.

Но теперь все отменялось. Я вообще больше не хотел возвращаться к дверям. Я был обречен на более высокий пост, и путь к нему был теперь свободен. Мона поговорит с Ником, и он придет ко мне с распростретыми объятьями и открытым кошельком.

— Эй, — сказал я. — Ты меня слышишь или что?

Ну, конечно, стоило посмотреть на это с точки зрения Джека. Его попросили выполнить небольшую работенку. С такими, как он, это не каждый день случается, так что теперь он хотел ее выполнить. А я типа как запихивал его обратно в дерьмо, объявив, что он, в конечном итоге, не нужен.

— Слушай, — сказал я, пожалев этого несчастного идиота. — Иди расскажи Натану. Передай ему, Блэйк сказал, все отменяется. Он тебе все равно заплатит. Лады, друг?

Он сказал что-то, но я не расслышал. Кажись, он был не слишком счастлив. Ну ему и не положено, типа того. Не сильно весело быть Джеком. Он развернулся и пошел к дороге.

Я еще постоял, вдыхая табачный дым, который остался в воздухе после него. Потом вспомнил, что с этим дымом смешалось его дыхание, и начал кашлять. Через минуту где-то я выпрямился, вытер глаза и двинул к “Хопперз”.

Я так хорош могу быть для тебя… пел я сам себе, ботинки стучали по мостовой, как стейк по доске мясника. Любить тебя, как хочешь ты того… Мне было плевать, услышит меня кто или нет. Я был в хорошем настроении. Я уже лет сто не бывал в таком хорошем настроении. И посрать, что я больше не начальник охраны “Хопперз”. Если вдуматься, вышибала — дерьмовая профессия. Стоишь ночь напролет, выглядишь как мудак, получаешь пиздю-лей от всяких наглых уебков и отшиваешь ужравшихся старых шлюх, которым не до кого больше доебаться. А эта фигня, которую должен носить вышибала? Смокинг? Ты же стоишь у ебаной двери, а не сидишь за столом со стейком и чипсами. Нет уж, хватит с меня. Подручные носят свой особый прикид, то есть, синие джинсы, кожаную куртку и черные ботинки. Они ходят всюду, снимают лучших баб и никому не позволяют на себя наезжать.

Ройстон Блэйк, подручный.

А че, мне нравится, как это звучит.

Я сделаю всееее для тебя, я буду хорош для…

Бля.

Я был ярдах в двадцати от дверей “Хопперз”, но понял — что-то случилось. Я остановился, прислушиваясь к тоненькому голоску внутри, который говорил, что я в очередной раз оказался в глубокой-глубокой яме полной бурого-бурого дерьма. И какого хуя там делает Джек, убегающий по дороге? Кажется, что он пытается убрать что-то под пальто на бегу, будто у него нет времени остановиться и сделать все нормально. Я открыл рот, чтобы его позвать.

Но голосок внутри заставил меня заткнуться.

Я посмотрел на дверь “Хопперз”. Франкенштейна не было. Я увидел только дымящуюся сигарету на тротуаре и темную лужу у входа, где какой-то мудак пролил “Укус змеи“[5]. Я смотрел на эту лужу, Думал мысли и наблюдал, как лужа медленно растекается от двери. Я хотел всего лишь войти внутрь и начать работать подручным Ника Как-его-там. Но что-то большое, темное и ужасное загородило мне дорогу, и я не мог понять, что это. Я все думал о том, что бы это могло быть, когда заорала телка.

А потом еще одна.

А потом мимо меня народ ломанулся к “Хопперз”, потому что если бабы орут, значит, есть на что попялиться. Я пошел с ними, скорее, поплыл, чем пошел. Я знал, что мне бы неплохо поплыть в другую сторону, но надо было взглянуть.

— Франкенштейн, — сказал я, глядя на него, лежащего на тротуаре. Он лежал, прислонившись спиной к двери и вытянув ноги. Белая рубашка от груди и ниже была красной.

— Франкенштейн? — сказал кто-то, явно моложе меня. — Какого?.. А, Франкенштейн, хе-хе. А ведь и правда похож. Странный чудила. В лицо бы я ему, правда, такого не сказал. Хотя теперь, какая хрен разница. Хе-хе.

— Заткнись, еб твою мать, — сказал я тихо и мирно. Еще один пацан, лет пятнадцати, посмотрел на меня и сказал:

— А тебе-то что, бля? Ты ж Ройстон Блэйк, да? Он ведь у тебя работу увел. Тебе-то что?

Я посмотрел на него, на этого мелкого сопляка, который решил, что знает, что к чему. Хотел ему ответить, очень хотел. Я хотел оторвать ему башку и запихнуть слова прямо в горло. Но не мог. Не мог, потому что народ толпился вокруг и пялился то на Фрэнки, то на меня. Да и какой смысл? Он все равно не поймет. Никто не поймет. Они ж туг все сопляки. Что они могут знать?

— Он это сделал? — сказала телка у меня за спиной. И я понял, что она имеет в виду меня. — Ройстон Блэйк. За ним такое. Мне мать говорила.

— Точно, — сказал кто-то еще. — Это в газете было.

— Эй, Блэйк, как ты этого уделал, а? Рыбацким ножом? Складным такое не сделаешь. В этом чуваке лезвие застрянет.

— И что ты будешь делать теперь, Блэйк? Пока не слышно, чтобы легавые сюда мчались.

— Где ты…

Я на все это забил. Ломанулся со всех ног вниз по Фрайер-стрит и за угол “Кафе Барта”. Перепрыгнул через стену в конце улицы, снеся часть, — и рухнул на Уолл-роуд, приземлился немного криво, но я не собирался париться по этому поводу.

Я слышал сирены. Мне казалось, что они приближаются со всех сторон. Но меня беспокоили не легавые…

Наверное, вы сидите и думаете, что как-то это уж слишком, так напрягаться по поводу одного мертвого чувака, учитывая мое прошлое и все прочее. И я с готовностью признаюсь, прям здесь и сейчас:

Я убивал.

Я убил много таких и немало сяких. Но кто в наше время, в нашу эпоху, может, положа руку на сердце, сказать, что не убивал. Иногда кто-нить зажимает тебя в углу, и единственное, что остается — пырнуть его под ребра или въебошить монтировкой по голове. Или сбить украденной тачкой. Как говорил когда-то какой-то чувак (забыл, кто именно), “На жизненном пути полно деревьев. Некоторые можно обойти, но есть и слишком большие. Их приходится срубать”. Думаю, тут все понятно. Разве нет?

Короче, я к чему клоню, люди — это просто люди, и мне плевать, если один-два двинут кони. Но когда этот чувак — вышибала…

Ну, это уже совсем другое дело.

Где-то далеко-далеко есть место, где чуваки считают, что коровы священны, ну, я так слышал. Это значит, коров. нельзя убивать или там ебать или делать еще чего-нибудь, можно только ухаживать за ними. Не знаю, где там это раздалекое место (наверное, в Баркеттле), да и какая, хрен, разница. Но, блин — ебаная корова? А откуда брать стейки и гамбургеры, если нельзя завалить долбаную корову?