Город мясников - Виталий Сертаков

Однако имелись в городке и печальные уголки. Пробегая по мосту через звенящую веселую речку, Никос и его приятели невольно замолкали и робко поглядывали вниз.

В городе почти не осталось стариков, помнивших события пятидесятилетней давности, но каждый ребенок знал, что, если прийти сюда на закате, когда вишневый дым окрашивает реку в розовый цвет, когда тени ив жадно тянутся к каждому живому путнику, словно надеясь высосать из него душу, в эти минуты можно разглядеть на дне двенадцать замученных девушек в окровавленной одежде…

– Память умирает, как и люди, – непонятно говорил отец Никоса. – Но пока они не дают нам спать, мы живы…

На дне веселой реки спал пограничный столб. Порой, встречаясь на мостике, перекинутом через речку, подгулявшие старички останавливались покурить и, степенно облокотясь о перила, вспоминали, как в незапамятные времена он стоял на этом самом месте. Много лет назад столб столкнули в ручей. Он так и покоился на дне, выглядывая позолоченным зрачком государственного герба. Кому он теперь был нужен, когда бывший президент Славии, сразу после страшной семилетней войны, объявил о слиянии всех крайщин в одно просторное государство, об отмене привилегий и отделении церквей от управления страной. Прошло почти полвека с тех пор, как уронили в ручей пограничный столб, как полиция разоружила последние отряды в синих и красных мундирах, как непримиримые парни в синих тюрбанах на мосту зарезали двенадцать девственниц из монастыря святого Николая…

– Какое счастье, что вам довелось родиться в мирное время, – скупо улыбалась мать.

Счастливая крайщина.

Теперь мальчишки с одинаковым пристрастием обрывали вишни в садах тех хозяев, кто повязывал красные платки, и тех, кто носил высокие синие тюрбаны. Босоногие девчонки, приплясывая в горячей пыли, одинаково ловко выпрашивали угощения у высокого крыльца храма Всеблагого мученика и у широких ажурных ворот храма Единого. По вечерам, когда сквозь россыпи звезд становились видны шлейфы взлетающих трирем с ближайшего космодрома в Ласковичах, семилетний Никос взбирался с братьями и соседскими ребятами на разогретую крышу, и там они спорили до хрипоты, кто первый полетит на разведку к Альфе Геркулеса, кого примут в кадетский корпус при военной академии, а кто не пройдет призывную комиссию. Потом из соседних дворов появлялись матери юных легионеров и разбирали их по домам, потому что рано утром всех ждала школа.

Маленький Никос вместе с братьями и сестрами мерз на коленках, вслед за матерью повторял слова молитвы, обращенной к темным образам, и чувствовал себя самым довольным. До семи лет Никос был уверен, что родная Славия – самое благополучное место на планете, нарочно избранное Всеблагим мучеником для лучших, самых послушных мальчиков и девочек.

Счастливая крайщина.

Не все ли равно, хитростью или доблестью победил ты врага?

Публий

– Турбинам – малый газ!

Свиная Нога разворачивает бот. Девять пар ног упираются в стремена, руки в перчатках лежат на рукоятках шагателей. На лица опустились бронещитки. Сенсоры, введенные между четвертым и пятым позвонками седока, обеспечивают отставание реакций машины не более чем три миллисекунды, однако руки напряжены так, что едва не лопаются сухожилия.

В каждом кресле моя спина привычно ищет сенсорный щуп. В креслах учебных аудиторий, на тренажерах всех степеней, в контурах боевых машин, всюду – штеккеры с трансдермальными сенсорами. Без активного сенсорного щупа моей спине даже как-то неуютно…

Я, не оборачиваясь, слышу дыхание и мысли каждого из бойцов. Мне приходится чувствовать каждую мозоль подчиненных, не говоря уж о запорах и утренней эрекции. В полумиле от нас с ревом опустился грузовой модуль. Не успев еще размазать своим весом огороды и глиняные хибары, он распахнул люк кормовой аппарели, оттуда поползли «Кентавры» и «Молоты». Едва освоившись на сырой почве, автоматы принялись за привычное дело – возведение базового лагеря с четырьмя петрариями кольцевой обороны и шахтой глубокой защиты.

– Первая декурия, я – центурион Медь. Приказываю выдвинуться квадрат ноль-три-шестнадцать, привязка к сетке триремы. Обеспечить контур обороны по линии реки, исполнение доложить!

– Я декурион Селен, команду принял, исполняю! – отвечаю я.

Река нам пока не видна, зато видна сверху, с корабля. Трирема висит на высоте восьмидесяти миль, над двумя слоями облаков, окруженная монерами поддержки. Но шустрые перехватчики ей не нужны, у туземцев нет орбитального флота. По крайней мере раньше не наблюдалось.

Я отдаю команду, бот со свистом приподнимается над глинобитными конструкциями и ползет вдоль изломов древней стены. На сетке координат, переданной с поста триремы, видны желтые огоньки и наш – моргающий. Мы идем первыми, прямо к излучине, за которой начинается город.

Если это нагромождение игл, пузырей и раздвоенных столбов можно считать городом. Невозможно толком навести резкость, красноватая громада постоянно смещается, уходит из фокуса, края оплывают. Город то приподнимается над землей, над ржавыми болотами, над лентой реки, то словно погружается, резко расширяясь в стороны…

Позади, заставляя вздрогнуть, грохается о землю еще одна модульная платформа. Это «Кашалот», в его блестящей бронированной спине спрятаны восемьдесят ячеек с гибридными эмбрионами. Из них очень скоро вырастут разборщики завалов, носильщики и подземные проходчики, они догонят нас после зачистки…

Пока непонятно, от кого зачищать. Высадки всегда идут по уставу, но за четыре месяца освоения Беты надежно не сработал ни один оборонительный комплекс. Здесь ничто не функционирует надежно. Зато в недрах здесь полно того, что наполняет наши карманы счастьем. Академики ломали головы, как удешевить доставку цезерия на Тесей с отдаленных рудных астероидов, и вдруг получили целую планету, напичканную драгоценным цезерием под завязку…

Почему-то особенно в районе жилых поселений.

– Я декурион Селен, квадрат ноль-три-шестнадцать достигнут. Разрешите высадку!

Река прямо перед нами. Она трясется, как потный женский живот. Над мутной водой висят облака гнуса. За рекой колышутся шпили города Мясников. Город похож на красного разлагающегося дикобраза. До сих пор, несмотря на то что в столице уже три месяца торчит наше посольство, обогатительный комбинат, казармы и научный центр академии, никто не может сказать, что же такое город Мясников – извращение неведомых архитекторов или природный каприз?

А сами туземцы молчат. Глупо хихикают и молчат.

Два часа назад, на последнем совещании, легат сказал замечательную фразу.

– Мы подарили им свободу и порядок, мы научили их уважению к частной собственности, – заявил легат Цецилий. – И теперь пришло время показать, что мы готовы умереть за их свободу, порядок и за нашу собственность. Наши великие ценности едины и понятны всем честным людям, в каждом из миров, над которыми реет звездный штандарт Сената. Мы сделали для аборигенов больше, чем родная мать, а они снова подняли бунт…