Три недели с моим братом - Николас Спаркс

* * *

Первый год обучения в университете Нотр-Дам выдался трудным. Впервые я был не самым умным учеником в классе. Занятия длились в среднем четыре часа в день, и я справлялся не так хорошо, как надеялся.

Тяжело находиться вдалеке от дома. Я скучал по семье, друзьям и Лайзе и не находил общий язык с одногруппниками. Более того, на второй неделе обучения я перенапряг ахиллово сухожилие и, пытаясь тренироваться невзирая на боль, получил чудовищный тендинит. Часть сухожилия распухла до размеров мяча для гольфа. Врачи утверждали, что единственный способ излечить его – прекратить заниматься бегом навсегда.

К тому времени бег являлся важной частью моей жизни. Я мечтал стать как Билли Миллс, представлять Америку на Олимпийских играх и выиграть золотую медаль. Теперь я знаю, что, даже не будь у меня этого повреждения, мечта все равно осталась бы недосягаемой. С тем же успехом я мог хотеть летать. Я был хорошим бегуном, но не выдающимся. Не было у меня прирожденной легкости бега или выносливости для того, чтобы стать бегуном мирового класса. То, чего я достиг, я достиг благодаря упорным тренировкам. Все это я понял гораздо позже, а пока из-за травмы я был сам не свой. Впервые в жизни я ощущал себя неудачником.

Нога донимала меня всю осень, зимой она немного подзажила, но позже я снова повредил сухожилие, и боль возобновилась. К тому времени мы с Лайзой расстались – расстояние убило наш школьный роман. Обучение по-прежнему давалось мне тяжело, частично оттого, что мысли мои были заняты другим.

Я кое-как собрался с силами и принял участие в местном забеге, даже установил рекорд в эстафете. Однако к концу эстафеты я едва мог ходить, сухожилие распухло до размеров лимона. Наступать на ногу было мучительно больно, при каждом шаге сухожилие скрипело, как ржавая дверная петля. Когда я прилетел домой на летние каникулы, из самолета мне пришлось выходить на костылях.

* * *

Первые несколько недель дома я провел в подавленном настроении: ни работы, ни девушки, и даже потусоваться не с кем – брат уехал. К тому же врачи предписали мне не бегать три месяца, что еще больше отдалило меня от знакомых.

Мама по-своему пыталась развеселить меня.

– Развлекись, покрась гостиную, – говорила она. Или: – Ошкурь дверь, мы выкрасим ее в другой цвет. Это поднимет тебе настроение.

Если бы ее советы работали, я стал бы самым жизнерадостным юношей в мире. А так я в забрызганной краской одежде тоскливо выполнял ее просьбы и бормотал, что хочу лишь бегать, ну почему Бог не поможет мне, почему Он не слышит меня? К середине июня маме надоело выслушивать мое нытье, и однажды за ужином она, покачав головой, сказала:

– Беда в том, что тебе скучно. Займись чем-нибудь.

– Я хочу бегать.

– А вдруг ты больше не сможешь бегать?

– Как это?

– Вдруг твое повреждение никогда полностью не излечится? А если даже излечится, то ты все равно не сможешь тренироваться в полную силу, чтобы снова не повредить ногу? Ты ведь не хочешь всю жизнь ничего не делать?

– Ну, мам…

– Так уж обстоят дела. Да, неприятно, но никто не обещал справедливой жизни.

Я опустил глаза.

– Нет-нет, хватит кукситься. Займись чем-нибудь.

– Чем?

– Реши сам.

Я расстроенно посмотрел на нее.

– Мам…

– Не знаю. – Она пожала плечами, затем посмотрела на меня и произнесла слова, которые однажды изменят мою жизнь: – Напиши книгу.

Прежде я никогда не думал о писательстве. Да, я много читал, но сесть и написать собственную книгу? Какая нелепость! Я не посещал занятий по литературному творчеству, не писал заметки в школьную газету и не подозревал у себя никакого скрытого таланта к писательской деятельности. И все же мысль показалась мне интересной.

– Хорошо, – ответил я.

Наутро я сел за пишущую машинку отца, вставил первый лист бумаги и начал печатать. Жанром я выбрал ужасы, главным персонажем – человека, вокруг которого все умирали от несчастного случая. Шесть недель и три тысячи страниц спустя, работая по шесть-семь часов в день, я завершил свой труд и написал последнее предложение. До сих пор помню то чувство глубочайшего удовлетворения от проделанной работы, какого я не испытывал прежде.

Одна беда – книга получилась кошмарной. Ужасной во всех смыслах этого слова; я знал это, и мне было все равно. Я не собирался ее публиковать, я писал, чтобы понять, получится или нет. Даже тогда я осознавал, что начать книгу – это одно, а закончить – другое. Как ни странно, процесс написания мне понравился.

Вот так в девятнадцать лет я случайно стал писателем.

* * *

Я не был дома восемь месяцев, так что мы с братом редко виделись. Мика по-прежнему тратил выходные на какое-нибудь новое, волнующее увлечение. Я по-прежнему страдал от боли в ноге и не мог заниматься бегом, хотя прикладывал все усилия к выздоровлению.

За прошедший год я сдружился с несколькими одногруппниками, некоторые из них были в легкоатлетической команде, и я рассчитывал с их помощью пережить очередной трудный год. Однако на пути в университет я кое-что осознал. Моя привязанность к семье ослабла сильнее, чем у брата или сестры. Дана жила дома и училась в местном университете. Мика жил в съемной квартире, но бывал дома три-четыре раза в неделю. Когда я звонил родителям, он чуть ли не все время оказывался там.

Вскоре после того, как я перешел на второй курс, позвонила мама и сказала, что Бренди плохо себя чувствует. Бренди было уже двенадцать лет – немало для добермана. Мамин голос звучал обеспокоенно – она любила Бренди. Мы все любили ее.

– Она немного похудела, и суставы воспалились, – ответила мама на мои настойчивые расспросы.

Когда я приехал на осенние каникулы, то ужаснулся при виде Бренди. За те два месяца, что я ее не видел, она из вполне здоровой собаки превратилась в ходячий скелет. Живот ввалился, ребра можно было пересчитать даже с другого конца комнаты. Она медленно побрела ко мне, в ее глазах светилась радость узнавания, а костлявый, облезший хвост медленно качнулся в приветствии. Ощущая ком в горле, я сел на пол и осторожно погладил дрожащее тело Бренди.

Следующие два дня я почти не отходил от нее, сидел рядом и ласково гладил. Я понимал – она не доживет до Рождества, и шепотом напоминал ей о наших совместных приключениях.

За день до моего возвращения в университет она умерла.

Сдерживая слезы, мы с Микой пошли будить Дану. Сестра не стала притворяться и разрыдалась. От ее всхлипов заплакали и мы. Потом мы со слезами на глазах вырыли яму на заднем дворе и похоронили там Бренди. Она ушла, оставив нам воспоминания, которые пребудут с нами навеки.

– Она ждала тебя, – серьезно сказал Мика. – Должно быть, знала, что ты вернешься, и хотела увидеть в последний раз.

Лишь годы спустя мы узнали правду о смерти Бренди. Она умерла не ночью, а ранним утром, в ветеринарной клинике, от укола снотворного. Затем мама привезла Бренди обратно домой и положила на кровать, чтобы мы, проснувшись, увидели ее и подумали, будто она мирно умерла во сне, а не была усыплена.