Аэропланы над Мукденом - Анатолий Матвиенко

В Англии Самохвалов видел кулачные бои, нареченные благородным словом box. Сейчас братья напоминали боксеров, пропустивших удар и упавших на руки секундантам. Первым от нокдауна оправился статский, чуть более подкованный по вещным правам, и заголосил:

— У отца есть доля в вашем товариществе! Не все определяется материальным вкладом. Встретимся в суде.

— Я даже не пойду туда, отправлю своего поверенного, Плевако.

Подхватившийся было наследник опустился на место. Петр не стал уточнять, что выход из гавани адвокатского крейсера «Плевако» обойдется ему примерно во столько же, как и казне боевой поход линейного броненосца.

— Как вы поняли, господа, к вам я отношусь без малейшего пиетета. Как бы вы ни оправдывались, вашему отношению к тяжело больному отцу нет никаких извинений. Кстати, наше товарищество не было зарегистрировано. Зачем — мы не извлекали дохода, да и сейчас до прибыли далеко, а друг другу вполне доверяли. Я не хочу обижать внуков Можайского. У вас, поручик, их, кажется, двое? Я вам выпишу чек на восемь тысяч рублей. Надеюсь, и у Дмитрия они когда-нибудь появятся, потому четыре тысячи авансом. Сочиняйте расписки, господа, с отказом от всяких претензий ко мне лично и каких-либо притязаний на доходы от использования изобретений отца.

Они переглянулись.

— Саш, давай к поверенному сходим? Может, больше получим.

— У тебя деньги на поверенного есть?

— Нет. Одолжить попробую.

— Я — пас. Пишу расписку.

Самохвалов, наблюдавший за братской мышиной возней, отрицательно покачал головой.

— Так никто ничего не получит. Мне нужен отказ от обоих наследников, или пусть общаются поверенные.

Синица весом в двенадцать тысяч рублей оказалась весомее журавля в небе, который не то что не летал, но и вылупляться не думал. Уладив дела с сиротками и получив некоторую брешь в собственных текущих операциях, Петр предложил официальный пай Костовичу и Джевецкому во вновь создаваемом акционерном обществе «СаМоЛет». Период финансовых жертв, экспериментов и демонстраций рано или поздно придет к концу, а уж заработки надо приходовать и делить по закону.

Российский император Александр III не любил Ванновского и терпел его с трудом. Все министры тщательно подобранного кабинета разделяли императорское мнение о чрезмерности реформ его отца. Благодаря консервативному и взвешенному правлению Россия переживала период расцвета. Именно эти слова нравились самодержцу — подъем, расцвет, преуспевание. Совсем иначе воспринимался другой словесный ряд — революция, прогресс, реформа. Лишь единственный министр не вписывался в парадный круг Государственного совета и судачил о необходимости реформ в армии, революции в технике и прогрессе вооружений. Царь был уверен, что со времен Александра Невского в армии лишь одно изменилось — появилась артиллерия. Победу обеспечивали стойкость пехоты да неукротимость кавалерийской лавы.

Пока Ванновский талдычил о переходе с однозарядной винтовки Бердана на магазинную, императора привлек странный жужжащий звук за окном. Над Невой, выше мостов и крыши Зимнего дворца, а может, и шпиля Петропавловки, летел белый биплан. Александр остановил министра царственным жестом, а какие еще могли быть у царя, и шагнул вплотную к окну. Превратившийся в точку аппарат развернулся на северо-востоке и вновь двинулся к дворцу вдоль левого берега.

— Петр Семенович, это и есть «СаМоЛет», о котором вы мне давеча докладывали?

— Так точно, государь император.

— И кто разрешил эскапады прямо против дворца? Я вас спрашиваю, господин министр. Все воздушные экзерсисы через Воздухоплавательный парк проходят, по вашему ведомству, не так ли?

Зная сварливый характер императора, Ванновский молчал. Увы, на Руси всегда можно лишь прямо дозволенное. То, что несущийся над Невой авиатор не нарушал никакие правила полетов по причине отсутствия оных правил, извинением не служило: пока не получил соизволения, не смей летать пред высочайшим оком.

Столпившиеся на набережной праздные гуляки прильнули к парапету. Меж тем аэроплан снизился и пронесся на высоте саженей десять аккурат вдоль берега, позволяя рассмотреть себя во всей красе. На нижней поверхности крыла и на хвостовом оперении гордо сиял российский триколор. Когда самолет промелькнул ровно напротив окна, император успел разглядеть слово «Александр» на обтяжке фюзеляжа между крыльями и хвостом, а также цифру три на капоте. Зеваки тоже разглядели. Сквозь оконные рамы снизу донеслось: виват, Александр, виват, Россия!

Самодержец смягчился. Демонстрация монарху верноподданнических чувств никогда не бывает избыточной.

— Господин министр, извольте как-нибудь доставить ко мне дерзкого воздухоплавателя.

Приземлившись на наскоро подготовленной площадке Васильевского острова, Самохвалов стянул куртку и летную шапку. Несмотря на прохладу и изрядный ветер от пропеллера, он был мокрый как мышь. Самый длинный в истории сорокаминутный полет дался ему с немалым нервным напряжением. Но и впервые, пожалуй, с Логойска Петр получил настоящее наслаждение. Теперь он не только управлял экспериментальной машиной, отдавая управлению ею все внимание.

Поверив, наконец, новому мотору Костовича, Петр постепенно наращивал продолжительность вылетов. Но на Волковском поле ему стало тесно. Солдаты разровняли крохотную дорожку, садиться и взлетать на которой было опасно — дистанция в обрез.

Вдобавок начальник воздухоплавателей Александр Матвеевич Кованько изволили изобразить ревность и запретить подниматься в воздух в дни полета аэростатов. Не вступая с ним в полемику, Самохвалов с новым компаньоном оставил там сборку второго аэроплана третьей модели, а с облетанной машины сняли крылья и хвост, загрузили на три подводы и перевезли на Васильевский, ближе к заливу. Второй «трешке» родиться было не суждено — из ее узлов впоследствии собрали прототип новой серии.

Перед рекордным вылетом Петр собственноручно намалевал на обшивке российские флаги, тройку на обтекателе двигателя и «Александр Можайский» на фюзеляже, причем имя покойного уместилось на левой стороне, фамилия — на правой. О том, что император — тезка человека, к сорока дням, по смерти которого приурочен полет, авиатор и не задумался. Маршрут над рекой был выбран не случайно — посадка на ее гладь при неисправности влекла купание в теплой летней воде, но не катастрофу.

Примерно через час-полтора после приземления, когда Костович и Самохвалов проверили состояние агрегатов и собрались уходить, на взмыленном коне к ним примчался штабс-капитан из аппарата Главного штаба, со времен разбирательств с Можайским считавшийся экспертом по воздушным прожектам.

— Петр Андреич, личная просьба Ванновского — до высочайшего соизволения в Санкт-Петербурге и окрестностях не летать.

— Что случилось, Георгий Дмитриевич? Самолет испугал любимую болонку некой княжны?

Офицер покинул седло и, пользуясь, случаем, оглядел аппарат.

— Хуже, дорогой Петр Андреевич, вы самого Императора изволили взволновать. Однако же он не гневается, за патриотическую надпись на корпусе приказал вас к нему доставить.