Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944 - Хассо Г. Стахов

Десятки тысяч немцев и русских остаются непогребенными, частью оставшись лежать после атак на проволочных заграждениях и минных полях, частично при поспешном отступлении. Пилоты разведывательных самолетов не верят глазам своим, когда после отхода немецких войск видят, как русские тракторами запахивают их солдатские кладбища. Но между тем нам известно, что спустя 50 лет после окончания войны группы русской молодежи жертвуют месяцами свое свободное время, чтобы достойно захоронить останки своих соотечественников, которые до сих пор лежат непогребенными у берегов Волхова, озера Ильмень и у реки Ловать. В большинстве случаев они также достойно относятся и к найденным останкам немецких солдат.

Постепенно исчезает воспитанное годами чувство презрительного отношения к человеку. Сталин в порыве мести и будучи разочарованным недостаточным, по его мнению, боевым духом Второй ударной армии, отказался слушать что-либо даже об ее убитых солдатах.

Мы, немцы, впрочем, имеем мало оснований упрекать русских в том, что они недостаточно внимания уделяют своим погибшим солдатам. Идеологическое ослепление перекинулось у нас и на мертвых. В некоторых населенных пунктах Германии и сегодня можно увидеть, как строго разграничивалось погребение несчастных людей, угнанных на принудительные работы и военнопленных, которых хоронили в отдалении от местного немецкого населения. А то, что в этом смысле и по сей день происходит преследование мертвых, об этом мы знаем по Битбургу (имеется в виду известное посещение немецких военных могил в этом городе президентом США Р. Рейганом. — Ю. Л.).

Зачастую из-за недостатка времени солдат, погибших при отступлении, хоронят в земляных или снежных укрытиях. Правда, в немецких дивизиях имелись так называемые «офицеры-могильщики», ответственные за погребение. Они вели дивизионную документацию вплоть до каждой одиночной могилы. Но тот, кто сам видел, как быстро разваливается в боевой обстановке даже самая гуманная бюрократия, тот уже не удивляется отсутствию так необходимых теперь документов.

Но вернемся к живым. На некоторое время оставим в покое солдат, сражающихся в районе прорыва Второй ударной армии, в наспех оборудованных блок-постах у штаб-квартиры 18-й армии в Сиверской на реке Оредежь, в опустошенных войной лесах у Спасской Полисти и у железнодорожной насыпи между станциями Погостье и Шала. Ни русским, ни немцам не удается хотя бы немного перевести дух. В одинаковой степени страдают они в том мире ужаса, который сами создают друг другу. На всех участках фронта под Ленинградом сохраняется нервозная обстановка. Нет никаких свидетельств того, что сытые оккупанты чувствовали себя в то время безмятежно и лишь ждали, когда мертвый огромный город сам упадет им в руки, как созревший плод. Как раз об этом сегодня у нас много говорится. Кажется, нет конца перестрелкам из окопов, на открытых пространствах и на участках, выдвинутых к переднему краю и к самой линии фронта.

Русские держат немцев под Колпино в постоянном напряжении своими изнурительными атаками, как раз в том районе, откуда шоссе из Ленинграда ведет свой путь на юго-восток, в район боевых действий. Там находятся предприятия, на которых, как слышали немецкие солдаты, работают теперь их военнопленные соотечественники. Их заставляют это делать также в районе Лодвы и по другую сторону «Бутылочного горла». Поэтому сейчас немцами неустанно ведется «работа по латанию прорех»: роты и батареи, батальоны и полки перебрасываются с одного участка фронта на другой, более опасный.

Но все-таки бои за опорные пункты и позиции ведутся не так долго и ожесточенно, как крупномасштабные операции с участием огромного количества боевой техники. Поэтому иногда случаются дни, когда в передовой полосе действуют одни лишь разведывательные дозоры. Там они стреляют и захватывают часовых. Зато борьба с природой ведется постоянно. У солдат вырабатывается утонченное восприятие на изменения, происходящие на окружающей местности. Ставя минное заграждение на перемычке между болотами, они обнаруживают, что торфяная почва под снегом продолжает тлеть, напоминая о последствиях осенних боев. Небольшие подразделения проваливаются в болоте в тех местах, которые до этого считались прочно замерзшими. Внезапно обнаруженные следы на свежем снегу выдают, что русским удалось проникнуть сюда. На тех немногих дорогах, что проложены в болотистых лесах, взлетают на воздух от замаскированных мин сани и вездеходы-снегоуборщики. Однажды, напав на деревню, сибиряки гонят своих лошадей прямо на минные заграждения. Затем во взорванные проходы бросается пехота, поджигая все дома и лишая немцев последнего пристанища.

Здесь, также как и в других местах, солдаты переживают те же самые мучения. Каждый топор, лопату, ящик с боеприпасами, карбидную лампу, переносную печку для блиндажа — одним словом все, что нужно солдатам, — приходится нести на себе на многокилометровые расстояния, чтобы не погибнуть в удаленном опорном пункте среди снега и льда. Когда противнику удается подойти на расстояние прямой видимости к дороге, связывающей опорные пункты, то раненых приходится спешно обеспечивать самым для них необходимым. Они должны лежать замаскированными до тех пор, пока не удастся под покровом ночи оттащить их назад. По обеим сторонам фронта солдаты со злорадством наблюдают, как у противника исчезают в печках бревна из хат, разбитых снарядами. Целыми днями напролет ведутся огневые дуэли между пехотинцами и пулеметными расчетами. Для этих целей противники используют также и компас. Его деревянная часть укладывается на твердую поверхность таким образом, чтобы подвижная стрелка пеленговала скопление металла как направление, откуда ведется вражеский огонь. От холода слезятся глаза и расплываются ориентиры.

Местность, где разыгрываются стрелковые дуэли, производит зловещее впечатление: изуродованные участки леса, обезображенные деревья-великаны, лужайки с разбитыми танками и печными трубами сгоревших домов, проволочные заграждения, которые ветер то заносит снегом, то сдувает с них этот снег. На заграждениях застывшие, как лед, трупы. Днем и ночью сохраняется опасность, днем и ночью наносятся друг другу булавочные уколы. На Восточном фронте без перемен.

Русские лазутчики ведут разведку своеобразными способами. Часто их сбрасывают за немецкую линию фронта на парашюте. Как, например, это происходит с 19-летним студентом ленинградского института физкультуры им. Лесгафта, которому поставлена задача разведать, где лучше всего можно нарушить систему снабжения немцев, узнать, где находятся их командные объекты и наиболее привлекательные цели. Его обнаруживает немецкий патруль. Он одет не в военную форму, а как гражданское лицо. Ему известно, что поэтому с ним будут обращаться не как с солдатом регулярной армии, а как с партизаном. Его волнует не то, что ему предстоит умереть. На допросе он признается с некоторым смущением, что ему невыносимо тяжело оттого, что его не воспринимают как военного разведчика. Когда его запирают в чулане, то он, накинув на шею веревку, кончает жизнь самоубийством.

А вот старая, закутанная в тряпье старушка с клюкой, ковыляющая среди бела дня вдоль артиллерийской позиции дивизии «СС Полицай». Выпрашивая еду, она с любопытством озирается вокруг. Одного из канониров охватывает подозрение, и он срывает платок с ее головы. Внезапно перед солдатами оказывается здоровая молодая 30-летняя женщина. Поняв безнадежность своего положения, она, упрямо сверкая глазами, признается, что ей ставилась задача разведывать немецкие огневые позиции у Пулковских высот.