Современный детектив. Большая антология. Книга 12 - Андреас Грубер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, сторож Антон Хансен оказался именно тем, кого я рассчитывал увидеть: человеком, прожившим тяжелую жизнь. Теперь он умирал. Когда он увидел меня, глаза у него загорелись, но двигался он все равно с большим трудом и как бы нехотя. В знак приветствия он едва качнул головой. Рукопожатие у него было слабым. Я сразу заметил, что с его руками что-то не так, но лишь потом до меня дошло: у него не было не только зубов, но и ногтей.
— Инспектор уголовного розыска Колбьёрн Кристиансен. Надеюсь, вы понимаете, что я пришел в связи с нераскрытым убийством вашего соседа Харальда Олесена.
Он ответил едва слышно, но вполне приветливо:
— Узнав, что Харальда Олесена убили, я и сам едва не умер на месте. Я всегда восхищался Харальдом Олесеном и представить себе не мог, что переживу его. Наоборот, надеялся, что он придет на мои похороны, а сам проживет еще много лет… — Он закашлялся одновременно, но сравнительно быстро пришел в себя и продолжал: — Во время войны все, кто его знал, волновались за него. Его ведь в любой день могли убить. И вот прошло столько лет… а его смерть все равно стала для меня ударом. Я и представить не могу, кому понадобилось его убивать… сейчас.
Голова его упала на подушку. Я подошел ближе к кровати, чтобы собеседник мог видеть меня, не поднимая головы. Он с благодарностью кивнул.
— Конечно, я восхищался Харальдом Олесеном во время войны, но только потом понял, какой он великий человек. Харальд Олесен был человеком действия; он всегда умел различать, что важно, а что нет, и смотрел в будущее. Он никогда не сдавался, хотя во время войны ему, должно быть, пришлось гораздо тяжелее, чем мне.
Хансен снова закашлялся, на сей раз так сильно, что мне захотелось позвать медсестру. Однако он справился с приступом и продолжал:
— Мне вот в чем не повезло: у меня хорошая память. Я отчетливо помнил все, что со мной случилось, и словно попал в ловушку своих воспоминаний. Так и не смог справиться с ними… ведь и мне во время войны нелегко пришлось.
Я решил, что рассудок Антона Хансена крепче, чем его физическое состояние. Однако мне не терпелось узнать, что же с ним случилось во время войны, а также расспросить его о соседях, пока не стало слишком поздно.
— Должно быть, вам с Харальдом Олесеном, бывшим борцам Сопротивления, странно было сознавать, что ваш сосед — бывший нацист.
Антон Хансен едва заметно улыбнулся, но улыбка быстро сменилась гримасой.
— Да, конечно… но после войны Конрад Енсен мухи не обидел. Я никогда не спрашивал Харальда, как он относится к тому, что в нашем доме живет нацист, да и сам почти не думал о нем. Может, вам это покажется странным, но иногда у меня создавалось впечатление, что у нас с Конрадом много общего. Мы оба маленькие, слабые люди, которым во время войны довелось иметь дело с другими людьми — большими и сильными, вроде Харальда Олесена, за что потом дорого заплатили, каждый по-своему.
— Скажите, пожалуйста, не помните ли вы какого-то события времен оккупации, которое может иметь отношение к тому, что произошло?
Антон Хансен тяжело вздохнул и тут же принялся хватать ртом воздух.
— Я же говорю: мне не повезло, потому что я слишком много помню. В то время много всего происходило, и почти всегда надо было держать язык за зубами. Теперь я и сам не знаю, что было важным, а что — не очень. Хорошее, конечно, я помню тоже: день освобождения, возвращение королевской семьи. А еще помню беженцев, которых мы прятали у себя в погребе. В сорок втором и сорок третьем году мы прятали четверых, а потом все они благополучно перебрались через границу в Швецию. Но пока они жили с нами… натерпелись мы страху! Если бы немцы узнали, что мы прячем беженцев, нас расстреляли бы вместе с нашими гостями. Они жили у нас по нескольку дней, и мы не могли отделаться от мысли, что существуем на этом свете последние дни. Самому младшему из них было лет шестнадцать — семнадцать, не больше; он говорил и по-норвежски, и по-немецки. Через десять лет он приезжал сюда с женой и ребенком, благодарил за помощь, привез подарки… Пожалуй, его приезд — одно из лучших воспоминаний послевоенного времени. — Антон Хансен улыбнулся, но тут же снова зашелся в приступе кашля. Потом заговорил очень тихо: — И трех последних я тоже помню… правда, им не так повезло.
Я склонился над кроватью и жестом велел ему продолжать.
— Они попали к нам в феврале сорок четвертого… молодые супруги с ребенком. Темноволосые, красивые, хорошо одетые… Они страшно всего боялись. Ни на минуту не вы пускали из вида ни друг друга, ни ребенка; я слышал, как они плакали и каждую ночь шептались на иностранном языке. Они говорили по-норвежски, только выговор у них был странный, и в речи их было много непонятных слов. Насколько я понял, они приехали издалека и каким-то образом добрались до Норвегии.
Антон Хансен снова закашлялся. Я испугался, что он умрет посреди очень интересного рассказа, но, когда он успокоился, его глаза снова сверкнули.
— Харальд Олесен умел вести за собой и не терялся даже в самой сложной ситуации. Иногда мне казалось, что он наделен сверхъестественной силой. Он чуял опасность, как хищник — не головой, а сердцем. Те беженцы провели у нас три дня, когда он пришел и сказал: ему кажется, что оставаться здесь им опасно, да и нам из-за них тоже. Поэтому им больше нельзя оставаться в Осло. В два часа ночи он заехал за ними на машине; мы даже попрощаться толком не успели. Помню, на полу после их ухода остался крошечный детский башмачок.
Голова Антона Хансена снова упала на подушку. Я воспользовался случаем и задал важный вопрос:
— Вы не помните, на какой машине ездил Харальд Олесен?
Он ответил, не поднимая головы:
— Помню, а как же! В тот вечер он, как всегда, приехал на «вольво» тридцать второго года выпуска.
Я улыбнулся, подбадривая не только его, но и себя.
— Отлично, отлично.
