Современный детектив. Большая антология. Книга 12 - Андреас Грубер

в другое время и в другой стране, в ходе самой кровавой войны за всю историю. После войны я никого не убивал, и никогда не убивал норвежцев.

— Неужели вам не приходилось убивать людей в Норвегии — даже ради правого дела, служа своей родине?

Даррел Уильямс снова помолчал, размышляя.

— Разумеется, если я отвечу «нет», вы мне не поверите, ведь сейчас, как и тогда, я по-прежнему служу своей стране. Но повторяю, после войны мне ни разу не приказывали никого убивать. Я понятия не имею, кто убил Харальда Олесена.

Он посмотрел мне прямо в глаза, и я вынужден был ему поверить. Американец по-прежнему оставался в категории тех, кто теоретически мог бы убить Харальда Олесена, но мне все меньше в это верилось.

Проводив меня до порога, Даррел Уильямс, видимо, решил сгладить произведенное им впечатление. Он заметил, что сейчас всем нелегко. Я, несомненно, нахожусь под сильным давлением после таинственного убийства известного героя Сопротивления, а он служит другой стране и должен строго придерживаться дипломатического протокола. Учитывая это, он, конечно, сделает все возможное, чтобы помочь в раскрытии убийства. Если я дам ему пару дней, он посоветуется со своим начальством. Может быть, позже сумеет ответить на другие мои вопросы. Я довольно легкомысленно уточнил, означает ли слово «начальство» посла. Даррел Уильямс с такой же напускной легкостью ответил: слово «начальство» означает «начальство». С дружелюбной улыбкой мы пожали друг другу руки. Я понимал, что американец прав. Положение было не из легких — ни для меня, ни для соседей убитого. Посмотрев на часы, я увидел, что уже четыре, а мне предстояло навестить еще одного человека.

6

Андреас Гюллестад, как и обещал, вернулся домой в воскресенье после обеда. Он снова долго не открывал, но затем приветствовал меня лучезарной улыбкой. Я невольно задумался. В самом ли деле он настолько открыт и простодушен, или за его дружеской маской кроется другое, не такое приветливое лицо? Как только мы уютно устроились в гостиной и взяли чашки с чаем, я приступил к беседе. Для начала спросил, как прошла его поездка в Йовик. Андреас ответил, что совершил приятное путешествие в те места, где вырос, и в очередной раз поблагодарил меня за то, что я позволил ему уехать.

Узнав о магнитофонной записи, Андреас Гюллестад, как и остальные, поразился коварству убийцы и моей проницательности.

— К моему величайшему сожалению, — сказал он, — с восьми до четверти одиннадцатого в день убийства я тоже находился один в своей квартире, так что вам, видимо, придется внести меня в список потенциальных подозреваемых. О передвижениях соседей по дому в тот вечер он не мог сообщить ничего нового.

На вопрос о деньгах он ответил сразу, добавив, что ему нечего скрывать. Достал из стола две банковские книжки и налоговую декларацию, согласно которой его состояние составляло 800 тысяч крон. По словам Андреаса Гюллестада, состояние он унаследовал от родителей. Они оставили ему и деньги, и лесные угодья, которые он выгодно продал. Основной капитал находится в банке; часть средств он вложил в акции. Перед тем как заняться капиталовложениями, Андреас навел справки. В результате акции до сих пор приносят такую хорошую прибыль, что ему нет нужды снимать проценты с банковских счетов, чтобы покрыть расходы на жизнь. Квартиру он приобрел в собственность, а его повседневные расходы невысоки.

Когда я заговорил о смене имени, он тут же поднял руки вверх и поспешил извиниться. После моего прошлого визита он понял, что должен был упомянуть об этом. Гюллестад не позвонил мне, так как не думал, что смена имени имеет какое-то отношение к следствию. Он объяснил, что решил сменить имя после того, как стал инвалидом. Четыре года назад он проявил, по его словам, «прискорбную небрежность», выйдя на оживленный перекресток, и его сбил молодой водитель. Хотя его жизнь была вне опасности, он получил травму позвоночника, из-за которой теперь прикован к инвалидному креслу. Гюллестад смирился со своей участью, но ему хотелось порвать с прежним окружением. К счастью, ему не приходится жить на скудную пенсию от государства, ведь у него достаточно своих денег. Решив сменить имя, он взял девичью фамилию матери — Гюллестад. При крещении его назвали Иваром Андреасом, мать и сестра часто называли его Андреасом, поэтому перемена имени оказалась не такой кардинальной.

Я попросил показать выписку из больницы, и мой собеседник тут же выдвинул ящик стола. Там же я нашел и газетные вырезки, в которых сообщалось о происшествии. Все было так, как он говорил. Заметки о несчастном случае с Иваром Стурскугом напечатали в нескольких центральных газетах; позже репортер одной из газет взял у него интервью о состоянии здоровья.

— Если сумеете разобрать почерк врача, там внизу лежит и выписка из больницы, — добавил Гюллестад.

Так оно и оказалось. Я извинился за свою назойливость, но он заверил меня, что все прекрасно понимает, «учитывая масштаб дела».

Ни вопрос о смене имени, ни проверка его финансового состояния не нарушили безмятежности Андреаса Гюллестада — во всяком случае, так мне показалось. Он говорил по-прежнему спокойно и иронично. Однако хладнокровие изменило ему, как только я спросил, от чего умер его отец.

— Надеюсь, вы понимаете, что для меня эта тема по-прежнему очень болезненна, и я бы предпочел не вдаваться в подробности, — сдержанно ответил он.

Некоторое время мы молча пили чай; наконец хозяин дома подался вперед и заговорил:

— Как вам, возможно, уже известно, мой отец был очень состоятельным фермером, уважаемым человеком, хорошо известным за пределами своего прихода. Я был его единственным сыном. Ни у кого не было лучшего отца, и все детство он оставался моим кумиром. В тридцатых годах всем жилось трудно; многие обеднели даже у нас, в Оппланне, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь покидал ферму отца с пустыми руками. Он охотно помогал соседям и знакомым. Теперь я считаю детство лучшим временем в своей жизни. — Он ненадолго опустил голову и сжал губы. — Когда мне исполнилось двенадцать лет, началась война. В апреле сорокового, после вторжения немцев, отец защищал короля и правительство; когда страна была оккупирована, он сразу же занял ведущий пост в Сопротивлении нашего округа. И вот, представьте себе, двенадцатого января 1941 года, в мой тринадцатый день рождения, к нам в дом явились пятеро немецких солдат. Они увели отца. Арест отца стал страшным ударом для всех нас, но, наверное, хуже всех пришлось мне, младшему, ведь я восхищался отцом больше всех на свете. Возможно, вам это покажется странным, но в тот день