Урожденный дворянин. Мерило истины - Антон Корнилов

* * *

Эта работа была — одно удовольствие. Тяжелая сталь колуна с сочным яблочным треском раскалывала чурбаки; сыроватый осенний воздух освежал лицо и шею Олега. И дышать этим воздухом было так же приятно, как пить в жару холодную чистую воду. Без труда уяснив нехитрый алгоритм действий, Трегрей дальше работал автоматически, не имея нужды задумываться над тем, что делает. Голова его была занята другим.

Итак, этап первый, исследование ситуации, завершен. Пока что Трегрей получил возможность оценить обстановку на двух нижайших ступенях воинской иерархии: среди личного рядового состава и младшего офицерского. Но увиденное давало повод предполагать, что на более высоких ступенях дело обстоит точно так же. В армии главенствовала та же система, что и везде: система беззакония, бесправности слабых и вседозволенности сильных, система показухи и культа личной выгоды, в теле этого государства исполнявшая роль скелета.

Второй этап, выявление единомышленников и особо опасных противников, начат. Олег открыто заявил о своей позиции. То, что реакцией на это стал прикрывающий недоумение хохот, причем, как со стороны тех, кто намеревался извлекать выгоду из традиционного положения дел, так и со стороны тех, кому была уготована участь жертвенных агнцев, Олега нисколько не удивило. Ничего другого он и не ждал. Слова здесь бессильны. Обещаниям здесь мало кто верит. Власть имущие давным-давно приучили обитателей этого мира к тому, что чем значительнее и громче обещания, тем они менее правдоподобны. Чтобы тебе поверили, ты должен на деле доказать готовность осуществить свои намерения. Ибо практика есть безоговорочная мера истины. То, что сложившаяся ситуация, кардинальное изменение которой и являлось целью Трегрея, никоим образом не устраивает большинство солдат и, возможно, некоторых офицеров, несомненно. Другое дело, что никто из недовольных и не подумает открыто разделять позицию Олега до тех пор, пока им не станет ясно, что систему возможно изменить. Следовательно, по возвращении в расположение, необходимо приступать к активным действиям. А именно: обезопасить потенциальных соратников от давления со стороны тех, кому существование традиционного порядка выгодно — старослужащих. И удар, сокрушительный и окончательный, нужно нанести по наиболее сильному и авторитетному из дедов.

Таковым являлся, безусловно, Мансур Разоев. И дело здесь было вовсе не в физической его силе и готовности эту силу при любом удобном случае применить. Мансур, как ясно осознавал Олег, попросту ощущал за собою право быть выше прочих. И ощущение это, судя по всему, проистекало из того, что Разоев не сомневался: попади он в беду, за него обязательно заступятся, не оставят разбираться в проблеме в одиночку. Великая вещь — понимание того, что ты нужен и важен своим. И какими, вероятно, ничтожными и слабыми должны казаться Разоеву окружающие его солдаты и офицеры, с материнским молоком впитавшие популярные местные формулировки, вроде «своя рубаха ближе к телу», или «тебя не трогают, не дергайся», или множества подобных!.. Они друг другу не свои, не свои собственной стране, и поэтому держать ответ даже сами за себя часто не в состоянии…

Олегу было ясно, что первое столкновение с рядовым Разоевым ничего не решило. Совершенно однозначно надобен физический контакт. Грубую силу должна сломить такая же грубая сила.

А когда система давления и контроля старослужащих над новобранцами рухнет, перед сержантами встанет трудноразрешимая задача управлять личным рядовым составом уставными методами. Вот тогда нужно будет переключиться на младших офицеров. Заставить их вспомнить о своих прямых обязанностях по воспитанию и обучению солдат.

Однако кое-что Трегрея настораживало. Мгновенная отправка на хозработы за пределы воинской части в то самое время, когда с остальными участниками ночного происшествия начато разбирательство — что это? Случайность, как следствие обыденной бестолковой неразберихи? Попытка избавиться от неудобного человека, чтобы быстренько уладить дело? Или… нечто иное? Ведь его, одного из основных участников инцидента, обязательно должны были вызвать в соответствующий кабинет, хотя бы для выяснения обстоятельств. Странно…

* * *

…Опомнился сержант Неумоев через несколько часов. Протер воспаленные, точно распухшие, ощущаемые горячими каштанами под веками глаза, с треском потянулся, поболтал в воздухе онемевшими пальцами — и вспомнил об оставленном во дворе рядовом.

— Екарный бабай… — пробормотал Рома, которому мгновенно пришло в голову, что этот… как его?.. Иванов ни разу за все время его не побеспокоил хотя бы требованием пожрать. — Чего он там, забился куда-нибудь и дрыхнет?

Подстегиваемый стремлением отчехвостить ленивого рядового, он выскочил наружу. И остановился, изумленно вытаращив красные глаза.

Куча чурбаков в углу двора убавилась более чем наполовину. Видно, зря Роман заподозрил рядового Иванова в лености.

Парень, нагрузив на себя добрую дюжину поленьев, шагал к бане. Сержант Неумоев посторонился, пропуская его. И разворачиваясь, увидел, что поленница у стены стала вдвое выше и втрое шире. Брезент, аккуратно свернутый, лежал на земле. Освободившись от ноши, рядовой двинулся в обратный путь. Приближаясь к сержанту, он выполнил воинское приветствие и проговорил:

— Разрешите обратиться?

— Э-э… — разрешил Неумоев.

— Надобен еще кусок брезента. Этот чересчур мал.

— Ну-у… — закивал сержант, давая понять, что принял это замечание к рассмотрению.

Вернувшись на место работы, рядовой тут же поднял очередной чурбак, водрузил его на плаху и, подхватив колун, ловко расколол чурбак надвое, причем так, что одна половина отлетела, а вторая осталась стоять на плахе. Еще один быстрый удар — и на плахе осталась четверть чурбака. Парень тюкнул колуном снова, на этот раз совсем не прилагая усилий, только направив лезвие колуна, влекомого вниз силой тяжести, — и с легким треском кувыркнулись по обе стороны от плахи два одинаковых полешка.

Сержант Неумоев свистнул.

— Завязывай! — крикнул он обернувшемуся рядовому. — Перекурим! Иди-ка сюда, стахановец…

Вонзив колун в плаху, парень подошел к Роме.

— Тебя как звать-то? — спросил сержант, уважительно протягивая рядовому сигарету.

— Гуманоид, — ответил тот.

— Чего?

Тот повторил.

— Ну, это понятно, — догадался Неумоев, — это погоняло. А настоящее-то имя какое? Которое по паспорту?

— Василий, — сказал рядовой. — Но предпочтительнее, чтобы именовали Гуманоидом.

Неумоев хмыкнул, во все натруженные глаза глядя на странного парня. На памяти Ромы было немало случаев, когда кто-нибудь охотнее откликался на прозвище, чем на имя. Но так и прозвища те были Кувалда, Сильвестр, Князь… или что-то в этом роде. А Гуманоид?.. Хотя служил с Неумоевым один паренек из далекой сибирской деревни, окрещенный родителями Феофилактием. Уж как над ним издевались, ломая себе языки и мозги, стараясь исковеркать диковинное имечко попричудливее… Тот Феофилактий до слез рад был, когда за ним закрепилось, наконец, прозвище Фифа… А этому чудику имя Василий, стало быть, по каким-то причинам не нравится. Ну и бес с ним. Гуманоид так Гуманоид… Да пусть хоть Параллелепипед. Зато как пашет-то, любо-дорого посмотреть!