Опрокинутый купол - Николай Буянов

– Ну, сравнили.

– О нет, вы его недооцениваете.

И, повинуясь необъяснимому повороту своей логики, добавила:

– Только с Ольгой Баталовой Глеб, боюсь, поторопился. Не тянет она на княгиню.

– А по-моему, красивая женщина…

– Да, личико смазливое, – подтвердила Маша с плохо скрываемым раздражением. – Но этого мало. Нужен внутренний огонь, понимаете? Стержень! Порода, наконец, – чтобы где угодно, в любой одежде, хоть в лохмотьях, нельзя было ошибиться, принять за кого-то другого… Все эти роскошные наряды надо носить так, будто их и не существует, будто ты родилась в них. Нужно не ходить по земле, а ступать… А она даже на лошади сидит, как мешок с опилками.

– Ну уж!

– Говорю вам. Я с десяти лет в седле, КМС по выездке. У меня глаз наметан. Это вы ничего вокруг не замечаете, – пробормотала она со странной интонацией.

– Кто «мы»?

Машенька дернула плечиком.

– Вы, мужчины.

Я некстати подумал, что она, наверное, хранит фотографию Глеба дома в сундучке с «драгоценностями» (кипа старых открыток с видами Ялты и оленя в Кисловодске, возле станции «Храм воздуха», бабушкин крестик и мамина брошка в виде золотой рыбки – вроде бы должна принести удачу… когда-нибудь). А засыпая, кладет ее под подушку.

Павильон №9 представлял собой просторное помещение, разделенное на две половины воображаемой линией. Одна – та, что ближе к дверям, была царством всевозможной «киношной» техники – камер, проводов, которые, переплетаясь и извиваясь, вызывали ассоциацию с террариумом, пультов и осветительных приборов.

Двое операторов с напряженными лицами прильнули к своим мастодонтам. «Пэйджент-тампа» и, «Никон» – последний писк электронной моды. Я возгордился братцем: кроме несомненного режиссерского таланта, нужно обладать недюжинными дипломатическими способностями, чтобы выбить у господина Карантая деньги на подобную роскошь. Одна камера – главная, или центральная (кое-каких словечек я нахватался), располагалась прямо передо мной, вторая, поменьше, – слева, на рельсовой тележке («общий план»). Глеб сидел между ними на вращающемся стуле на колесиках, спиной ко мне, и нервно жевал потушенную сигарету. Кое-кого из Глебова окружения я уже знал: вон та высоченная дородная дама – гример, светленькая безликая Диночка Казакова – костюмер, длинноволосый озабоченный тип с гоголевскими бакенбардами за пультом – «главный по свету»… Я вдруг почувствовал себя здесь чужим и лишним, былая решимость и даже некая злость на брата мгновенно улетучились (хотя Глеб-то тут при чем? Разве он утаил от меня факт знакомства с экстрасенсом?) Я угрюмо огляделся, увидел Якова Вайнцмана, скромно подпиравшего одну из дальних стенок, кивнул. Он ответил мне таким же хмурым движением головы и вновь отвернулся к сцене. Кажется, игра актеров его мало волновала, он больше беспокоился за декорации.

Декорации на этот раз представляли собой княжеский терем в препарированном виде – будто разрезанный пополам. Бревенчатые стены в слабом свете лампад, крытые коврами широкие скамьи и темные лики, едва проступающие на старых иконах…

Князь Белозерский Олег сидел на постели, крытой шкурой лесного тура. Перед ним стоял гонец – совсем молодой дружинник в беличьем охабене поверх заиндевелой брони. Длинные волосы на голове побелели: то ли не успевший растаять снег, то ли ранняя седина…

– Рязани больше нет, – тихо и внятно проговорил он.

Сил у гонца осталось, похоже, только чтобы устоять на ногах перед господином.

Олег молча выслушал страшную новость и отвернулся к темному оконцу. Сплошные тучи закрывали небо – ни звезд, ни месяца. Порывы ледяного ветра хлестали, точно громадный кнут… Неспокойная ночь.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из дружины князя Юрия Ингваревича.

– Где же он сам?

Дружинник сглотнул ком в горле.

– Убит Юрий Ингваревич. И князь Пронский, и Муромский. Все мертвы.

– Садись к огню. Рассказывай все, что знаешь.

Гонец говорил долго. Князь слушал не перебивая, всматриваясь в безусое лицо вестового, – тот едва сдерживал слезы. Воин не плачет от боли – привык сносить ее без стона. И не рыдает по мертвым – это удел женщин. Только когда свершается вовсе уж ужасное или подлое – к примеру, когда твой друг неожиданно вонзает нож тебе под лопатку.

Князь Владимирский Георгий Всеволодович, несмотря на просьбы о помощи, воинов на защиту Рязани не прислал. Не было подмоги ни от Новгородского князя, ни от Ростовского, ни от Суздальского. Все заперлись за своими стенами, надеясь в одиночку переждать бурю. И – умирали по одному, отбиваясь ли до последнего, вынося ли в спешке ключи от города… Вся и разница: одни гибли со славой, другие – в бесчестии.

– Юрий Ингваревич перед смертью велели передать: от Рязани и Владимира Батый повернет коней к северу, к Белоозеру.

– Ясно, – коротко ответил Олег. – Сейчас ступай в дружинную избу, поешь и до утра отсыпайся.

– У меня конь во дворе…

– Да не оставят твоего коня. Завтра с рассветом отправишься во Владимир, к князю Георгию. Передашь ему письмо от меня. Все, иди.

Он поднялся, дав понять, что аудиенция окончена. Вестовой вскочил с лавки, поклонился и вышел за порог. Горница опустела, все затихло – слышно было, как потрескивает огонь в печи за стеной и посвистывает вьюга за окошком. Собирался князь выспаться – под вьюгу да в тепле всегда спится сладко… Теперь уж не до того.

Он ждал вестей уже много дней. И знал наверняка, что будут они нерадостными. Ему приходилось сталкиваться с монголами, покорившими до этого Хорезм, Иран и Китай, разбившими наголову грузинского царя Гюрли и шаха Ала эд-Дина Мухаммеда с его боевыми слонами. Олег лучше, чем кто бы то ни было, понимал: ни Рязань, ни Владимир, ни Киев не выстоят против такого врага, страшного своей многочисленностью, бесстрашием и организованностью…

Личный слуга Олега Гриша Соболек (он же и телохранитель, и писарь, и незаменимый товарищ в воинском походе) спал в светелке, между просторными сенями и горницей. Спал он всегда чутко, вполуха, и рядом с постелью держал длинный меч, сработанный в ладожской кузне, и заряженный самострел. Втайне мечтал оборонить своего князя, коли враги задумают добраться до него в тереме. Тут уж он не оплошает. Так иногда виделось, но случая, слава богу, не выпадало. Однако арбалет Гриша продолжал заряжать каждый вечер с наступлением сумерек, а утром – разряжать на время, чтобы тетива не устала и не ослабла.

Олег меж тем походил из угла в угол, кутаясь в меховую накидку, и легонько стукнул в дверь. Гришка появился в мгновение ока, словно и не ложился, бодрствовал ночь напролет.

– Звал, княже?

– Перо, чернила, – распорядился тот.

– Прикажешь письмо составить?

– Я сам.