Лунная опера - Би Фэйюй

– У меня нет с собой денег, так что иди.

«Кожаная юбка» переместила центр тяжести на другую ногу, это ее движение выглядело грациозно и обольстительно.

– К чему говорить о деньгах. Ведь главное – это чувства, при чем тут деньги? – с улыбкой произнесла девушка.

Тубэй задрал голову вверх и, глядя в небо, ответил:

– У меня не осталось чувств, так что иди.

«Кожаная юбка» тут же отреагировала:

– Неужто не осталось? Может, тебе их поискать? Поищи, и обретешь.

Тубэй в полном изнеможении ответил:

– Я искал их полночи, насилу успокоился, так что не нуждаюсь я в чувствах.

– Чувства чувствам рознь, может, все-таки попытаешь счастья?

Тубэй развел руками:

– У меня и вправду нет денег, если только в долг?

«Кожаная юбка» несколько расстроилась и, собираясь уходить, сказала:

– Пусть сделка не состоялась, но дружба осталась, значит такова судьба. А если у тебя и вправду нет денег, то будем считать, что это я осталась в долгу.

В полном одиночестве Тубэй стал наблюдать за собственной тенью. Словно преданная собака, она лежала у его ног, свидетельствуя о наличии своего хозяина. Вдалеке послышался свисток поезда, повсюду уже давно царило полное ночное безмолвие. На улицах не было ни одного прохожего и, похоже, уже ни одной машины. Тубэй бесцеремонно вышел на самую середину дороги, вытащил из штанов свое хозяйство и стал мочиться прямо на верхушку собственной тени. Медленно отступая назад, он насвистывал прекрасную непорочную мелодию «Свадебного марша». Передвигаясь под фонарями, Тубэй представил себя поливалкой. Так под покровом ночи он полил улицу – это стало его единственным делом на благо города.

План ограничения свободы Тубэя посредством пейджера провалился. Тунань признал, что это только лишние хлопоты, приобретенные за деньги, но кардинально решить проблему могли только деньги. Единственным способом была экономическая блокада, которую часто использовали янки. Разговор между братьями состоялся под утро, в пять часов двадцать минут, когда Тубэй завершил свои ночные скитания и вернулся домой. Тунань дожидался его, сидя на диване, лицо его сильно заплыло и выглядело неестественно. В коридоре послышался звук открываемой двери, кто-то ворочал в замке ключом. Открыв дверь, Тубэй застыл на пороге, не решаясь войти внутрь. Его взгляд пополз вверх от пальцев ног Тунаня и, дойдя до второй верхней пуговицы на его рубахе, застыл. Тубэй вошел в квартиру и трусливо встал перед Тунанем в ожидании приговора. Тунань сказал:

– Что было, то прошло. Я тебя не виню.

Папиросный дым, скопившийся за всю ночь, посадил старшему брату горло, из-за чего в его голосе звучали старческие, рассеянные нотки.

– Это моя ошибка, во всем виноваты деньги, это возмездие, за которое я заплатил слишком высокую цену, а ты тут ни при чем. – Тунань поднялся с дивана и продолжил: – Начиная с сегодняшнего дня я буду оплачивать тебе только минимальные расходы на жизнь, ничего сверх этого ты от меня не получишь. Выкручивайся сам.

Оставив напоследок эту фразу и полную пепельницу окурков, Тунань направился к себе в спальню. Вскоре оттуда послышался его храп. Посреди раннего утра он звучал угнетающе. Тубэй же стоял в гостиной и смотрел на портрет умершего отца. Отец выглядел сурово. Храп старшего брата походил на какой-то закодированный язык отца, которым продолжали пользоваться в их роду. Но Тубэй не понимал этого языка, в этот предрассветный час Тубэй выглядел совершенно непричастным к своему родовому клану. Он вышел из квартиры, подошел к круглому окну на лестничной площадке и стал смотреть вдаль. На востоке небо уже посветлело, но городские фонари еще не погасли. В слабых лучах рассвета огни их поблекли и ослабли. Слой пыли, скопившийся на стекле круглого окна, придавал этому утру и каждому лучику света застарелый, грязный и вялый вид.

Утро в большом городе несло на себе усталость ночного скитальца и было пронизано мраком нереального восприятия произошедшего и каким-то сумрачным настроением. Глядя на это утро в блеклом свете ночных фонарей, Тубэй стал вспоминать родные края и Яньцзы.

На следующий день, когда Тубэй приехал в Дуаньцяочжэнь, время уже близилось к вечеру. Стояла поздняя осень, и закат вполне можно было назвать кроваво-красными. В дороге Тубэй продремал больше десяти часов. Уподобившись колесам, его бессодержательные сны крутились и крутились без всякого смысла, периодически повторяясь. Когда он очнулся, то подумал, что за окном раннее утро, но положение солнца на фоне родных ему мест подсказало, что время уже близилось к ночи. Тубэй вышел на выложенную плиткой дорогу. По мере того как его вытянутая тень перемещалась по серо-голубой выпуклой плитке, казалось, что с каждым шагом ее словно отвергают, не давая возможности приобрести устойчивый характер. За несколько месяцев его отсутствия Дуаньцяочжэнь значительно пошел в рост. Повысив свой статус, он вместо поселка теперь стал называться городом. Старое название убрали со всех вывесок, на которых нетерпеливой рукой было не совсем аккуратно выведено броское слово «город». «Город» представлял из себя одну огромную стройплощадку, на которой повсюду раздавались звуки от забивания свай и на которой царил полный беспорядок, предшествующий процветанию. От витающей в воздухе строительной пыли закат приобрел более интенсивную окраску и выглядел как на картине, освещая все вокруг ярко-оранжевым светом. На лицах людей появилось предвкушение городской жизни. Словно от городского банкетного стола или цветов перед больничной койкой, от жителей исходило прекрасное настроение открытости и благоденствия.

Засунув руки в карманы, Тубэй шел по старой улице и по ходу дела обменивался приветствиями с местными жителями. Каждое из кратких и торопливых приветствий приносило приятное удивление. Когда Тубэй поравнялся с электрическим столбом, что стоял у их старого дома, он увидел, что жилище изменилось до неузнаваемости. Дверь отделали алюминием, теперь здесь был ресторан. С двух сторон от входа висели красные фонари, а на стеклянной двери была наклеена ярко-красная надпись «Острый суп малатан», выразительный шрифт которой создавался за счет твердости и жирного написания каждой из черт иероглифа. Тубэй вошел внутрь и тут же наткнулся на официантку. Девушка, говорившая на сычуаньском наречии, предложила ему место за столиком.

– Почему здесь устроили ресторан? – спросил Тубэй.

Девушка, пытаясь замять его вопрос улыбкой, вежливо спросила его, что он собирается заказывать.

– Почему здесь устроили ресторан? – переспросил Тубэй.

– Откуда мне знать? – ответила девушка. – Когда хозяин приобретал это помещение, то решил обустроить здесь ресторан.

Тубэй уселся на стул. Глядя на изображение морских креветок на скатерти, он вдруг совершенно неожиданно вспомнил жаренные в соевом соусе тефтели «львиные головы», которые так часто готовил отец, и его охватила невыразимая скорбь.

Это щемящее чувство нахлынуло на него столь внезапно, что все его душевное нутро, подобно каллиграфической бумаге, разом промокло, став слабым и бессильным. Тубэй вытащил сигарету, официантка поспешила поднести ему зажигалку. Взгляд Тубэя бродил по стенам, уподобившись ползущему вверх тигру. В душе Тубэя постепенно росло ощущение родного очага, оно было одновременно ярким и смешанным. Там, где раньше находилась его спальня, висела доска с благопожелательной надписью, в иероглифическом стиле лишу была выведена учтивая фраза: «Гость приходит сюда как домой». Тубэй вытащил свою зажигалку и с улыбкой обратился к официантке: