Третья жена - Лайза Джуэлл

– Я не хочу эмигрировать.

Кэролайн заулыбалась и сжала сынишку в объятиях.

– А мы и не будем, не волнуйся. Ты смотрел греблю? – обратилась она к Эдриану.

– Нет, – ответил он. – Интересно было? – Наплевать ему было на греблю. Он догадывался, что на греблю в телевизоре парочка отвлекалась, чтобы передохнуть от потного, пыхтящего секса.

– Потрясающе! – воскликнула Кэролайн. – Какие гиганты! Спины как шкафы. – В ее глазах сияло вожделение.

– Можно мне… – заикнулся Эдриан. – Давай опрокинем по стаканчику на следующей неделе? Ты да я.

Кэролайн поморгала и ответила:

– Почему нет? Надо только договориться с Кэт, чтобы она…

– Люк тоже мог бы посидеть с ними.

– Или с Люком. Неважно. Замечательно! Но только не во вторник. Во вторник я занята.

– Решено, – сказал Эдриан.

Он встал. Проходя мимо Бью, он ухватил его за мягкую теплую щеку и чуть не застонал от нежности его кожи. В кабинете Эдриан собрал свои вещи в рюкзак, потом расцеловал детей, закинул рюкзак за спину и ушел. Снаружи было уныло и сыро. Эдриан поднял воротник пиджака и заторопился к автобусной остановке.

В его квартире побывала женщина. Эдриан понял это, как только открыл дверь. Сначала ему в нос ударил запах – сладковатый, цветочный, не те резкие духи, которыми разило по утрам от Люка. Следующим подтверждением догадки стал сам Люк: сияющий, смягчившийся, немного растрепанный.

К тому же он сбрил свою экспериментальную бородку, придав лицу непривычную уязвимость. Эдриан вспомнил щечку Бью, которой коснулся полчаса назад, и задумался, когда в последний раз касался лица Люка. Он знал, что этим интимным моментам общения со всеми его детьми рано или поздно непременно приходит конец, причем чаще всего незаметно. Когда, например, в последний раз у него на коленях сидела Кэт? Когда он в последний раз целовал в губы Отиса, брал на руки Перл, носил на плечах Бью? Не вспомнить! Зато он помнил, как пускал слезу на выпускных церемониях у старших детей, когда вдруг понимал, что уже не увидит их первоклашками, что им уже не быть маленькими. Другие «последние разы» не сопровождались церемониями, позволяющими погоревать об уходе чего-то важного и ценного.

– Все в порядке? – спросил Эдриан, опуская в вазу ключи от двери и снимая пиджак. Люк, сидевший в кухне на барном табурете и болтая длинными ногами, спокойно кивнул.

– Как выходные?

– Неплохо. – Люк зевнул. – Даже хорошо.

– Что-нибудь интересное? – Эдриан достал из рюкзака свои трусы и отправил их в стиральную машину, туда же последовали носки и майка. Барабан машины был еще теплый от недавнего использования.

– Вроде нет. – Люк опять уставился в ноутбук.

Эдриан двинулся в спальню, уже зная, что его там ждет. Новые простыни. Он бы не обратил на это внимания, но приходящая горничная меняла его постельное белье по пятницам, и он оставил ей новую, в упаковке простыню вместо старой и рваной, на которой они с Бью неделю назад занимались художествами. Его новая простыня была бледно-голубой, а та, которой теперь была застелена постель, имела другой оттенок. Эдриан открыл комод и обнаружил там бледно-голубую простыню – выстиранную, выглаженную, сложенную аккуратным квадратом.

Его горничная простыни не гладила. Он сам – тем более.

Эдриан перевернул и понюхал подушку. Тот же сладкий запашок! А вот и он – светлый волос на прикроватном столике. Эдриан мрачно усмехнулся. Этого следовало ожидать: не мог же его 23-летний сын, детина ростом 6 футов 2 дюйма, приглашать дам на свою двухэтажную койку! Но все-таки: секс. Здесь. В его монашеской обители! Сексом разит от его бывшей жены. Повсюду секс! «Как можно больше спермы!» Эдриан закрыл лицо ладонями и тяжело сел на кровать. Сквозь серый туман, сквозь тоскливую мысль о том, что сексом занимаются все, кроме него, пробилось вдруг воспоминание о Майе. О его прекрасной маленькой Майе. Об ее аккуратном теле. Все на месте: ямочки на пояснице, по одной над ягодицами. Золотые веснушки на плечах и на руках. Крепко зажмуренные в темноте глаза. Бледный затылок – прекрасный сюрприз, когда он поднимал ее янтарные волосы.

– Господи… – простонал он. – Майя…

И тут он припомнил, как все было под конец. В последние месяцы он, бывало, смотрел на нее и не понимал, куда она подевалась. Она была здесь, прямо перед ним, сидела на нем верхом, издавала звуки, гримасничала – но он знал, что на самом деле она отсутствует. Тогда он объяснял это неудачами с зачатием. Обвинял себя. Чувствовал себя виноватым даже в разгар самого процесса, виноватым в том, что всем сделал детей, а ей нет. Виноватым в том, что староват. Что у него редеют волосы, что он достался ей уже на излете, а не в сияющем начале. И чем больше он мучился чувством вины, тем сильнее она его жалела.

Раньше он не думал об этом. После 19 апреля – ни разу. Не вспоминал, как им жилось под конец. Потому что сосредоточился на прежних годах. Когда все было здорово. Он продолжал переживать потрясение от ее смерти. Вот она жива – и вот уже мертва. Нежданно-негаданно.

А так ли нежданно? Письма приходили несколько месяцев. Все это время ребенок упорно не зачинался. Все те месяцы Эдриан натыкался на ее отсутствующий взгляд.

Эдриан вытер глаза, смахнул слезы. Ради кого он отказался от своей прекрасной семьи? Кто такая Майя? Он ее уже не помнил. Что это было? Он и она? Они? Секс? Кризис среднего возраста? Всего лишь наслаждение милой улыбкой и классной грудью?

Его история стала рассыпаться. Годами она представляла собой ровную стопочку, аккуратный блокнот. Линейное развитие событий. Стадии и фазы. А теперь она выглядела так, словно кто-то небрежно разбросал все это по полу. Вот какая она теперь, его история: чертова куча. С чего начать ее упорядочение?

Январь 2011 г.

Дорогая Стерва!

С Новым годом!

Слышно, вы отлично отметили всей большой семьей Рождество. Как это было, наверное, волшебно для детей твоего отца – видеть там тебя, запасную часть, лишнюю деталь, идиотку, вообразившую, что может влезть в чужую семью и разыгрывать там пчелиную матку? Наверное, ты притащила домашний рождественский пудинг? Все делали вид, что им нравится, но, по моим источникам, он был несъедобный. Опять ты выпендривалась. Ты и вправду считаешь, что достаточно испечь пирог, запомнить, кто какое телешоу предпочитает, покатать кого-то на спине, заплести косичку – и все в тебя влюбятся? Не будет этого. Не такие они дураки. Не то что твой идиот-муж. Я вижу тебя насквозь, они тоже. Погоди, Стерва. Все обязательно увидят, кто ты такая. А пока что – пошла вон.

Майя копировала, перекидывала, стирала. Почти не читая. Письма приходили уже не один месяц. Иногда дважды в неделю, а иногда их не было по две-три недели. При всей своей чувствительности, Майя развила в себе бесчувственность. Ну-ну, думала она, несъедобный рождественский пудинг… Что еще? Валяй, придумывай.