Эйфория - Лили Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи, давай я.
Фен скатился по лестнице и сделал три снимка. Потом мы нахлобучили шляпу на Нелл, всучили трубку и все остальное и сфотографировали ее тоже. Мимо проходил какой-то парень, и Фен крикнул ему, попросил одолжить на минутку его палку и тяжелые ожерелья. Парень нехотя протянул свои вещи и потом озабоченно следил, как Фен с ними позирует.
Нелл была совсем здорова. Насколько я мог видеть, ее язвы зажили, она почти не хромала. Губы у нее были по-детски алые. Диета там определенно ей на пользу: она округлилась, а кожа стала гладкой и блестящей, как мыло. Все время приходилось сдерживать себя, чтобы не прикоснуться к ней, ощутить биение жизни.
– Как ваши воины? – спросил Фен, когда мы вернулись в дом. Но вопрос прозвучал рассеянно, так спрашивает человек, мысли которого поглощены другим, так отец спрашивал меня о школе, когда я приезжал на каникулы, а его голова меж тем была занята клетками или петушиными перьями.
Я сказал, что киона пообещали мне церемонию ваи.
– Невероятно, – удивилась Нелл. – А мы можем пойти?
– Разумеется. – Давно я ничего так не предвкушал.
– Здесь вечеринка закончилась, – вздохнул Фен.
– Вы уже успели его расспросить? – поинтересовался я.
– Фен считает, мы должны действовать осмотрительно, не давить на него, дать ему возможность самому к нам прийти.
– Правда? – Я удивился. “Действовать осмотрительно” совсем не похоже на их обычный этнографический террор. Они всегда работали стремительно и страстно, и естественно было заподозрить, что они мне лгут, и я устыдился этой мысли.
Мы уже вернулись в дом, Фен разливал выпивку, ферментированный сок нони[35].
– Не то чтобы у нас был выбор, – хохотнул он.
– Меня он прогнал, велел убираться.
– Ему нужно дать время, – сказал Фен. – Сейчас мы для него ассоциируемся с рудниками.
– Ему нужно поговорить об этом с нами, с людьми, которые понимают, через что он прошел.
– Нелли, ты понятия не имеешь, через что он прошел.
– Разумеется, имею. Он был бесправным рабом, жертвой западной алчности.
– Где именно? На какой шахте? Как долго? Мы знаем только про три месяца. И про парня по имени Бартон, управляющего “Эди Крик”. А он неплохой человек и ведет дела вполне достойно, если Ксамбун работал там.
– Но по моим подсчетам он отсутствовал больше трех лет. У Малун корзина с узелками…
– Узелки! – Фен обернулся ко мне: – Когда мы здесь появились, у нее была уже половина узелков от нынешнего количества. Невозможно подсчитать, как давно он в действительности отсутствовал.
– Бартон вовсе не славный парень. Он устраивает крокодиловые вечеринки, Фен. (Я не понимал, о чем это она.) Он ставит на крокодила, а его слуги погибают.
– Чушь, и ты это прекрасно знаешь. Кстати, Бэнксон, а что в этом сундуке? В прошлый раз, кажется, у вас и рюкзака с собой не было.
– Минтон привез почту, и у него было кое-что для вас.
Я щелкнул замками. Пять писем, адресованных Фену, я сунул в боковой карман. Остальное пространство занимала почта Нелл – сто сорок семь конвертов.
– Шайлер Фенвик, – протянул я тоненький сверток. – Простите, дружище.
– Не переживайте. Я привык.
Как и она, видимо. Ни намека на потрясение или восторг, которых я ожидал, не было; с деловым видом она принялась сортировать корреспонденцию: семейное налево, рабочее – направо, от друзей – посередине. Почти не размышляя, лишь короткий взгляд на обратный адрес – и письмо ложится в нужную стопку. Иногда имя на конверте вызывает улыбку, но, кажется, всякий раз она ждала кого-то другого. Фен свои письма унес в кабинет и распечатывал их за столом.
Я устроился на диване и вытянул из почты Нелл журнал, “Нью-Йоркер”, который еще не читал. На обложке рисунок с туристами в парижском кафе. Стоит дата 20 августа 1932 года, перспектива сглажена, столики словно плывут в воздухе, геометрические лица, как у Пикассо. Сигаретный дым поднимается черными завитками. Дало себя знать семичасовое путешествие по жаре, и хоть я намеревался полистать журнал, но руки отяжелели, и он так и остался лежать на коленях нераскрытым. Какой прелестный рисунок – хотя, возможно, мне так казалось, потому что давно не видел западного искусства. И еще он вызывал тоску, желание попасть туда. Меню, графин вина, скатерть в красно-белую клетку. Подошел официант. Принял заказ. “Жареный вяхирь”, – сказал я. Официант обернулся к Нелл, которая тут же сказала: “Жареный голубь”, и мы рассмеялись, и я вздрогнул и проснулся.
Я испугался, что рассмеялся вслух, но Нелл погрузилась в письма и все равно ничего не слышала. Нежное теплое облако, растекавшееся в груди и горле, норовило вырваться наружу. Вяхирь и голубь. Под журналом наметилась легкая эрекция.
– Бэнксон! – Фен пихнул меня в бок. – Пойдемте, хочу показать вам кое-что.
Сонный и несколько обалдевший, я поднялся и пошел за ним.
– Лучше держаться подальше, честно, пока она это читает, – сказал он.
– Почему?
Он покачал головой.
– Сейчас она получает письма от всех психов Америки. Каждый хочет совета, каждый жаждет ее одобрения. Ее имя, на чем бы оно ни появилось, внезапно стало волшебной золотой печатью. Потом, есть еще Хелен.
Фен остановился у церемониального дома, под громадной зловещей маской, маячившей над нами, черный острый язык которой свисал футов на шесть изо рта.
– Кто такая Хелен?
– Еще одна из птенцов Папы Франца Боаса. Психически неуравновешенная. Мерзкая, отвратительная, мрачная. Я вынужден был запретить Нелл встречаться с ней. Нелл отправляет по три десятка писем ей одной. Но так ничему и не учится. И вечно боится худшего. Видели, как она рылась в чемодане, выискивая письма от Хелен? Думаю, что и на этот раз нет ни единого.
Но там был целый пакет, хотел я сказать. Увесистый прямоугольник, с именем Хелен и адресом в левом верхнем углу.
– Ну, тогда мне жаль, что я приволок эту почту.
– Да нет, лучше уж покончить с этим раз и навсегда. – И он окликнул мужчин внутри дома.
За первым входом, прямо под пастью отвратительной маски, обнаружился еще один, поуже первого и с двух сторон выкрашенный красной краской. Это оказалось нижней частью другой резной фигуры, на этот раз женщины с выбритой головой и огромными грудями, торчавшими прямо над нами. Талия ее была тонкой, ноги раздвинуты, а проем, через который мы входили, изображал гигантскую алую вульву. Фен, не говоря ни слова, шагнул внутрь.
Я помедлил, разглядывая, как эта штука сделана.
– Послушайте, – сказал Фен. – Я уважаю местные правила конфиденциальности. Женщинам в этот дом вход заказан. Поэтому не надо рассказывать Нелл о том, что вы здесь увидите. А то заведется на пустом месте.