Тайна, приносящая смерть - Галина Владимировна Романова

Чужой он тут! И все они тут чужие. Интересно, что Толику удалось вытянуть из томного библиотекаря, безнадежно влюбленного в Марию Углину и теперь безутешно ее оплакивающего?

А Толик уже суетился вокруг машины, на которой они прибыли. И по всему было видно, он готов свернуть все их разыскные действия и уехать в город.

– Что у тебя? – деловито осведомился он у Щеголева.

– Да ничего, – пожал тот плечами. – Говорили с дочерью погибшей три недели назад женщины. С женихом женщины.

– И?

– Да ничего. Один спал, перед этим с соседом ремонтом машины занимался.

– А спал ли? И дома ли был?

– Так сосед звонил ему, говорили они по телефону.

– А дочь Углиной? Саша, кажется?

– Саша, Саша, – со злобной гримасой покивал Данила. – Там все в полном порядке! Убитую видела, может, за час до смерти, может, и того меньше. Ужином ее кормила. Вообще утверждает, что это она ее кормила все три недели.

– Иди ты! – ахнул ошеломленный Толик. – И что потом? Что после ужина?

– А ничего. Ушла, говорит, от нее.

– И ты... Ты ее не задержал?! – Толик обескураженно почесал затылок. – Хотя за что? Убить она вряд ли смогла бы. Наш эксперт даже без вскрытия утверждает, что это дело рук мужчины.

– И я о том же. – Щеголев из-за его плеча глянул в распахнутый зев милицейской машины. – А кто это у тебя там маячит? Кого решил прихватить?

– Библиотекаря! Его, сердешного.

– С чего это?

Данила подошел поближе, уставился на мужика, съежившегося на сиденье в углу.

На вид лет пятьдесят, хотя он точно знал, что этому воздыхателю не более сорока. Всклокоченный, небритый. Глаза мутные, припухшие. Неопрятные мятые брюки без ремня. Футболка с большой дыркой по пройме. Сандалии на босу ногу. И стойкий, густой запах перегара.

– Красавец... – помотал головой Данила. – Все провоняем теперь, пока доедем. Вызвал бы в понедельник и...

– Так он сам напросился, – пожал плечами Толик.

– То есть?!

– Хочу, говорит, во всем сознаться. В чем, спрашиваю? В возможном убийстве Марии Углиной.

– Оп-па! – ахнул Данила и снова уставился на скорчившегося на сиденье тщедушного мужика. – Так прямо и сказал? Оговор?

– Хрен его знает, Данила. – Толик нервно глянул на часы. – Хочет человек сотрудничать со следствием... Заметь, первый из этого поселения! Почему нет? К тому же царапину нам продемонстрировал через весь бок. Утверждает, что это Маша его расцарапала тем вечером. Ссорились они будто на берегу пруда, где он ее нашел.

– Нашел?

– Ну да, утверждает, что в тот вечер напился и пошел ее искать. Видел издали, как она в дом к Татьяне Востриковой зашла со стороны огородов, как потом оттуда почти бегом выскочила. И рванула куда-то в сторону от ненавистного ему дома. Как будто к себе.

– Надо понимать, речь идет о доме Игоря Хлопова? – обратился уже к самому Владимиру Щеголев.

Тот молча кивнул, не поднимая глаз, все время сосредоточенно рассматривая что-то под своими ногами. Рассматривать там было ровным счетом нечего. Пол был чисто выметен перед самым отъездом. Да и мусорить тут водитель не особо позволял. Курить не разрешал, плевать себе под ноги тем более. Так что нечего, кроме хаотичного узора на резиновом автомобильном коврике, Владимиру было рассматривать.

– Так вот, когда Маша прошла мимо проулка, где живет Хлопов, наш герой-любовник отважился за ней последовать. И обнаружил ее в диком душевном смятении на берегу пруда.

– Это он так сказал про дикое душевное смятение или уже ты упражняешься? – ухмыльнулся Данила, выгибая спину, рубашка промокла от пота и липла к телу, и ничего так не хотелось теперь, как очутиться дома и забраться в ванну.

– Он. Он, книголюб наш несчастный. Будто по писаному строчил. – Толик глянул на тщедушную фигуру, замершую в горестной позе в глубине машины, и покачал головой. – Даже жаль его, честное слово. Интеллигентный такой, спокойный...

– Ладно, лирику оставь на потом. Что было после душевного смятения?

– А повздорили они, как утверждает наш воздыхатель. Он будто приставать к ней начал. Никогда, мол, не осмеливался, а тут позволил себе вольность ухватить Марию за грудь!

– Вот это да! – ахнул с притворным осуждением Щеголев и поразился тому, с какой болью тут же сверкнули в его сторону глаза библиотекаря. – Как же это вы, Владимир, осмелиться могли?

– Водка... – едва слышно отозвался тот после трехминутной тишины. – Все она, подлая! Я бы Машу никогда... А тут она такая... Такая красивая, такая желанная и... не моя! Я и полез к ней...

– И что дальше?

Теперь Данила говорил уже непосредственно с ним, оставив Толика без внимания. И чтобы тот вдруг не обиделся, сунул ему пластиковый контейнер с сыром и колбасой. Пусть занимается. У самого Данилы аппетита не было совсем.

– Она сильно рассердилась, накричала на меня, но я не остановился. Я продолжил... – На последних словах тот почти сипел. – Я продолжил к ней лезть, пытался уговорить ее бросить этого...

– Игоря?

– Да, его! Но она только посмеялась. Назвала меня... каким-то нехорошим словом, я не помню. Я простил бы, будь я трезв, но водка... Эта подлая что-то сделала со мной не то! – Он вскинул голову и замотал ею из стороны в сторону, с испугом уточняя: – Это я про водку, не про Машу!

– Да понял я, что было дальше?

– Я... – его и без того узкие плечи сжались еще больше, подбородок упал на грудь. – Я полез к ней под юбку! Какая грязь, господи! Как же так можно?

– И что дальше? – поторопил его Данила.

– Она расцарапала меня! Мне сделалось больно и...

– И?

– И все, потом провал! Я ничего не помню! Но, наверное, это я убил ее, потому что больше некому! Я сознаться хочу, и все. Простите, у меня очень болит голова. И свет, очень яркий свет. Вы не могли бы прикрыть дверь?

Данила безропотно повиновался просьбе, привалился спиной к пыльной дверце и задумался.

Он уже и не знал теперь, радоваться ему или повременить пока. Кажется, убийцу Углиной Марии они нашли. Правильнее, он сам нашелся, решив заговорить. Когда, помнится, его вызывали в отдел, он не был столь словоохотлив и на все вопросы отвечал одним коротким словом: спал. Напился и спал. Что тут можно добавить?

Приезжал он пару раз, и оба раза вместе с участковым. Тот его в кабинет едва не под руку вводил, опекал всячески и подбадривал. Сегодня вот упустил из вида своего подопечного, и тот неожиданно для всех раскрыл рот, разоткровенничался, устав мучиться в одиночку, и...

А вдруг это не он?! Он же ничего не помнит! Вдруг оговорит себя, сядет в тюрьму и загнется там, ведь сто процентов не выйдет оттуда, срок-то получит внушительный. Будет нести наказание за то, чего не совершал и на что никогда бы не осмелился, будет сносить унижения, а настоящий убийца будет преспокойно жить и, возможно, станет плодить новых жертв.