Полет гарпии - Робин Хобб

– Я подумал, что за радость обедать там, на ветру, – объяснил Вандиен, аккуратно разливая содержимое котелка на две равные порции.

Ки вытащила из шкафчика краюху сухого дорожного хлеба. Ели молча, причем Ки старалась не смотреть на Вандиена. Доев, она отодвинула опустевшую миску. Жар котелка, двух человеческих тел и свечи немного разогрел воздух в тесной кабинке.

Вандиен сбросил на плечи капюшон. Упорный взгляд Ки заметно смущал его. Под этим взглядом он, казалось, все более замыкался в себе, как если бы молчание и неподвижная поза могли сделать его невидимым. В свою очередь и Ки старалась смотреть на что-нибудь другое. На игрушечную лошадку, покоившуюся на своей полочке, на дверцу шкафчика с одеждой Свена… Все напрасно. Ее глаза словно бы не хотели задерживаться на реликвиях прошлого и сами собой вновь и вновь устремлялись на невысокого темноволосого мужчину, сидевшего напротив нее.

Поерзав, Вандиен сунул руку под Свенов плащ, в нагрудный кармашек кожаной куртки, и вытащил наружу тонкий шнурок. Шнурок был сливочно-белого цвета и казался в его руках шелковистым. Вандиен связал его концы маленьким, странного вида узелком, растянул получившуюся петлю и принялся так и этак продевать в нее пальцы, сооружая хитрое кружево. Ки наконец-то отвлеклась от его лица и стала разглядывать шнурок, извивавшийся меж пальцев. Ловкие руки Вандиена ткали замысловатые паутины. Каждое мгновение возникал новый узор, чтобы сейчас же исчезнуть, плавно перетечь в следующий. Потом Вандиен искоса посмотрел на нее из-под пушистых ресниц, и Ки увидела, как подрагивают, готовые улыбнуться, уголки его губ.

– Это шнурок рассказчика, – ответил он на так и не прозвучавший вопрос.

– Ты что, никогда таких не видала?

Ки покачала головой, наблюдая за умелой и безошибочной игрой его пальцев. Вот он скинул петельку с большого пальца – возникло сложное переплетение ромбиков. Неожиданный поворот узкой, изящной кисти – и в руках оказался всего лишь мягкий шелковистый шнурок, связанный кольцом. Вандиен развязал узел и протянул шнурок Ки – рассмотреть поближе.

– Совсем обычный, – сказала Ки, погладив его пальцами. Потом осторожно натянула, ощутив его податливость и вместе с тем прочность.

– В моих родных местах… – сказал Вандиен, снова завладевая шнурком, – в моих родных местах… я имею в виду, по ту сторону гор и еще проехать на север… этому учат всех ребятишек. В свое время этот шнурок поведал мне историю моего народа, происхождение моей семьи и всех тех, кто состоит с нами в родстве. Не говоря уже о деяниях многих и многих героев…

– Шнурок? Поведал?.. – спросила Ки, наполовину изумленно, наполовину недоверчиво – хватит, мол, заливать-то!

– Смотри, вот дерево, – сказал Вандиен. Неуловимое движение пальцев, и перед Ки оказался длинный прямоугольник ствола, увенчанный кроной-треугольником. Еще движение, и «дерево» исчезло. – А вот звезда! – Замелькали петли, и Вандиен поднял перед ней пятиконечную звезду, растянутую меж пальцами одной руки. – А это Ястреб! – Возникло нечто довольно отвлеченное, но очень красивое и даже содержавшее намек на распростертые крылья. – А это – мое имя, – сказал Вандиен. Глазам Ки предстали два отдельных, мало что для нее значивших узора, вытканных бок о бок, но каждый на своей руке. Вандиен поднял их так, чтобы Ки было удобней разглядывать.

– Эти твои фигуры складываются в слова? – спросила она. – Ну, как буквы на бумаге?

Вандиен покачал головой.

– Такой вид письменности у нас тоже есть, – сказал он. – Мы им пользуемся, когда надо что-то записывать: документы о продаже земли, родословную бычка или там какие-нибудь публичные объявления… Но то, что я тебе показал, – это намного старше всяких там букв. Вот это, – он кивнул на свою левую руку, – значит Ван. А на правой – Диен. Все вместе – Вандиен, сиречь твой покорный слуга.

– А что значит твое имя? – спросила Ки.

Он пожал плечами, и темные брови озадаченно сдвинулись.

– Ну… просто имя, как все другие. Мне его дали мои родители. Никакого смысла в нем нет.

– А мой отец назвал меня так, как это делают ромни, – с неожиданной откровенностью призналась она. – Ромни дают имена, которые каким-то образом напоминают об обстоятельствах рождения. В то утро, когда я родилась, мой отец услышал крик птицы: «ки-ки-ки!». Вот он и назвал меня Ки.

Вандиена заметно покоробил ее рассказ:

– У нас таким образом могли поименовать лошадь или собаку, но уж никоим образом не человека! Имя должно обязательно говорить о родителях и о том, которым ребенком в семье ты была. Помнишь, сегодня я пропел… вернее сказать, проквакал тебе песнь о Сидрис? Так вот, отца ее звали Рисри, а мать – Сидлин. Она была их первенцем, а значит – Сид-Рис. Поняла?

– Не особенно, – покачала головой Ки.

– Это очень просто. Будь она первенцем, и притом мальчишкой, ее назвали бы Риссидом. Вторая дочь была бы Линри, второй сын – Рилин… и так далее.

– А если не две дочки, а больше? – полюбопытствовала Ки. – Как у вас поступают, если имени на всех не хватает?

– Имени человека не может не хватить… если только мы не доберемся до того времени, раньше которого он не прослеживает своих предков. Видишь ли, ради удобства мы просто пользуемся двумя первыми слогами своего имени. Лично я знаю свое до тридцать шестого колена. Их, конечно, намного больше, но этим уж занимаются хранители родословной. Понимаешь, у нас принято, чтобы мальчик к своему собственному имени целиком прибавлял имя отца. А девочка – имя матери.

– Это ж какую память надо иметь, – сказала Ки. – И охота вам голову забивать?..

Она позволила себе лишь малую толику насмешки, но Вандиен так и потемнел при этих словах.

– Кое для кого это очень много значит, – сказал он. – Это и для меня было очень важно… когда-то. Когда-то, но не теперь. Так что ту совершенно права: все это глупости.

Резким движением сдернув с пальцев шнурок, он сунул его обратно в карман. Потом сгреб со стола миски и котелок и выбрался из кабинки наружу. Ки не могла взять в толк, что его так обидело. Как бы то ни было, доброе расположение духа враз улетучилось, оставив в сердце лишь неизбывную черноту. Ки внезапно поразилась собственному легкомыслию. Ну надо же, рассиживать за столом, болтая о пустяках, когда с небес на нее всякий миг могла обрушиться смерть!..

Ки сидела молча, прислушиваясь к завываниям ветра. И молча упрашивала его: ну, пожалуйста, дуй долго, дуй сильно…

Она слышала, как снаружи ходил туда-сюда Вандиен. Вот он сказал что-то коням, вот стукнула крышка посудного ящика… Ки вяло пожелала себе провести надвигавшуюся ночь в одиночестве. Она, наконец, разобралась бы в воспоминаниях. Уложила по полочкам добрые и счастливые, чтобы ничто не мешало лишний раз насладиться ими. А горестные и злые запрятала бы куда-нибудь подальше. Оглянулась бы на пережитое… Так нет же – попробуй денься куда-нибудь от странного темноволосого парня, никак не укладывавшегося в мало-мальски привычные ей рамки. С ума сойти. Он УЖЕ заставил Ки думать о своей особе, отодвинув Свена куда-то в тень и темноту. Ей вовсе не нравилось его бесцеремонное посягательство на ее одиночество, не нравилось, что он то и дело вынуждает ее удивляться и задавать вопросы. Ей не нравилось, что глаза ее уже начали подмечать движения его тела, а разум – пытаться угадать мысли, менявшие выражение его лица. Нет уж. Ей куда более по душе было привычное одиночество. Устоявшийся ритм жизни, в которой была только она сама. И никого кроме.