Щит и меч "майора Зорича" - Анатолий Терещенко

Первая заброска выпускников школы за линию фронта произошла в ночь с 31 августа на 1 сентября 1944 года в количестве 25 человек. В вещмешке каждого диверсанта были еда, водка, сахар для заброски в бензобаки машин, зажигательные ампулы и по 3–4 куска угля, внутри которых находилась закамуфлированная взрывчатка. Никакого оружия у них не было.

Самолет без опознавательных знаков выбросил юных парашютистов в относительно обширный район железнодорожных узлов Ржев, Тула, Курск. Немцы ждали результатов диверсий — взрывов, поджогов, выведения из строя техники. Но мальчишки словно растворились в советском тылу. Только трое смельчаков пришли с повинной и сдались органам военной контрразведки. Это была пощечина абверу. Руководителей Абверкоманды-203 хотя и обескуражил этот факт, но они не отказались от своей идеи — подготовили ещё несколько групп.

Теперь мальчишек стали стращать, что за выполнением их заданий будут следить проверенные люди. В инструктаже всем говорили: «Вам надлежит обязательно вернуться, если вы хотите сытой и красивой жизни в будущем. В противном случае вас постигнет кара».

Юные диверсанты второй заброски почти все, выполнив задания, вернулись назад к немцам.

Для усиления разведывательной работы против советских войск и партизан Рейнгард Гелен тщательно инструктирует своего сотрудника — особо уполномоченного обер-лейтенанта Штенка. Ему поручается создать в разведывательной школе близ города Люблин (Польша) несколько специальных хорошо вышколенных и преданных шпионскодиверсионных групп для заброски в тыл Красной армии.

— Сегодня нам надо менять не только тактику, но и стратегию в борьбе с большевизмом и его армией в глубоком тылу. Я имею в виду территории Урала, Мордовии, Коми, куда советская власть выслала сотни тысяч раскулаченных русских, украинцев, эстонцев, латышей, казаков. Среди этой массы нам надо глубоко и предметно поработать. Недовольные советские граждане — это наш практически готовый к действию потенциал. Поэтому в среде этих граждан надо создавать мощные резидентуры. А через них поднимать обиженных на борьбу с большевистской властью. Необходимо сделать всё для того, чтобы запылали стачки и восстания. Это нам по силам, — убеждал подчиненного Гелен.

И вот уже двухмоторный бомбардировщик, переоборудованный под транспортный самолет на шесть человек, «Юнкерс-88А-4», выкрашенный под цвет камуфляжа, круто поднялся в небо. Развернувшись над окраиной Берлина, машина взяла курс на Люблин.

Штенк уважал своего шефа за усидчивость, напористость и реализм в делах. Он считал его высоким и требовательным профессионалом, хорошо знающим предмет своего ремесленничества на ниве разведки и контрразведки, а также проведения подрывных акций в тылах Красной армии — диверсий и терактов.

«Да, только так и надо действовать, — рассуждал офицер германской разведки. — Необходимо русских прессинговать по всем направлениям за линией фронта. Война против России не может вестись по-рыцарски. Как правы индусы в одном из своих воинствующих фольклорных опусов: не упускай врага, хотя бы он молил о сострадании; не навлекай беды, убей того, кто был однажды вреден. Так надо действовать и нам сегодня для спасения рейха, который уже почти стоит на коленях перед красным медведем.

Надо встать с колен и мстить, мстить и мстить врагу».

Эти его слова были не чем иным, как вспышкой мстительности при агонии, в которой пребывала гитлеровская Германия в конце советско-германской кампании. Блицкриг, предусмотренный планом «Барбаросса», с треском уже не проваливался, а явно провалился. Так, во всяком случае, считали некоторые, число которых множилось в геометрической прогрессии, реалисты, трезвомыслящие политики и генералы вермахта.

Берлин превратился в груды развалин. Одна за другой исчезали из жизни дивизии вермахта — их перемалывали чудовищной мощи жернова советской военной машины, набирающей всё большие и большие обороты.

Как бы ни старались фашистские бонзы, мотаясь по частям и шпионско-диверсионным школам, приободрять будущих защитников рейха, преподавателей и слушателей, что от них зависит победа в войне и перелом скоро наступит, вера в чудо таяла, как воск на солнце.

В круговерти постоянных воспоминаний и роившихся планов работы в разведшколе обер-лейтенант не заметил, как самолет пронесся над западной окраиной польского города, круто развернулся над хвойным лесом и плавно пошел на посадку. Через мгновение он вошел в сектор посадочной полосы, будто прошитой по бокам короткими и яркими стежками десятков точечных фонариков, и стал медленно, почти осторожно, к ней приближаться. Пассажир скорее услышал, чем ощутил мягкое касание о бетонку посадочной полосы губастых колес шасси.

Штенк взглянул в иллюминатор — трехлопастный винт левого мотора заметно снижал обороты и скоро прекратил вращаться. Он неожиданно замер. Только теперь обер-лейтенант разглядел забавную черно-желтую цветовую гамму лопастей винта. Самолет остановился. Лётчик открыл люк, и берлинский важный для Люблина пассажир по трапу медленно спустился на землю аэродрома.

Встречал столичного гостя представитель гестапо в Люблине штурмбаннфюрер Аккардт. Это был среднего роста человек, совсем не крепкого телосложения, с треугольным лицом, как говорят в народе, «топориком книзу». Над верхней губой и под тонким крючковатым носом висели усы «а-ля Гитлер». Рядом по стойке «смирно» стояла эсэсовская охрана в черной униформе и такого же цвета пилотках с серебряными черепами на них.

— Хайль Гитлер! — первым поприветствовал вскинутой кверху рукой Штенк своего встречающего.

— Хайль Гитлер! — вяло и даже небрежно, как показалось обер-лейтенанту, ответил Аккардт.

«Ох, эти гестаповские выскочки! — размышлял Штенк. — Надутые, как индюки у моей тётушки в Баварии. Куража больше, чем сути. Самое вредное — это чурбан, которому власть вскружила голову. Мне говорили, что он доктор права и еще специалист в каких-то науках. Неудивительно, что большое количество знаний, не будучи в силах сделать человека умным, часто делает его тщеславным и заносчивым, а потому до глупости смешным. Именно из этого гнезда сей птенец, возомнивший себя чуть ли не местным божком. С такими амбициями недолго и наломать дров».

Рядом с самолетом почти у самого трапа стоял, отливая иссиня-черным цветом, надраенный по этому случаю до блеска бронированный автомобиль марки «Опель-Капитан», рядом с которым нетерпеливо переминался водитель. Когда он заметил приближающихся пассажиров, любезно открыл дверцы кузова. Два офицера небрежно плюхнулись в машину на задние мягкие сиденья, обшитые матово-черным хромом. Захлопали дверцы, и автомобиль, вырулив за пределы взлетно-посадочной полосы, стремительно помчался по автобану в сторону города. Вскоре автомашина остановилась у серого двухэтажного здания, напоминающего небольшой замок. Это был главный корпус Люблинской разведшколы.

— Я должен вас покинуть, — неожиданно заметил Аккардт. — У меня сегодня срочная встреча. Завтра мы обговорим подробности моего плана.

Аккардт действительно спешил на встречу с начальником военной разведки и контрразведки 24-й дивизии, уполномоченным шефа абвера адмирала Канариса гауптманом Вальтером Файленгауэром, обладавшим важными данными о подготовке диверсантов в разведшколе.