Инстинкт и бессознательное - Карл Густав Юнг

доминирующим комплексом, – то есть с изменением личности. Укажу особо, что мы не рассматриваем этот случай как пример одержимости комплексом; это лишь односторонность. Тем не менее фактическое состояние остается приблизительно одинаковым, различие в том, что односторонность проистекает из намерений индивидуума и поощряется всеми доступными ему средствами, а вот комплекс ощущается как нечто враждебное и причиняющее урон. Люди зачастую не понимают, что осознанно проявляемая односторонность выступает одной из важнейших причин возникновения нежелательных комплексов и что, наоборот, некоторые комплексы приводят к односторонней дифференциации сомнительной ценности. Определенная степень односторонности неизбежна – и в той же самой степени неизбежны комплексы. Под этим углом зрения комплексы можно сравнить с модифицированными инстинктами. Инстинкт, подвергшийся слишком большой психизации, способен «мстить» в форме автономного комплекса. Это одна из основных причин возникновения неврозов.

[256] Общеизвестно, что очень многие способности человека могут дифференцироваться. Не стану углубляться в подробности конкретных историй болезни и должен ограничиться здесь рассмотрением нормальных способностей, всегда присутствующих в сознании. Сознание есть, в первую очередь, орган ориентации в мире внешних и внутренних фактов. Прежде всего, оно устанавливает тот факт, что нечто существует. Я называю эту способность ощущением, имея в виду не специфическую деятельность какого-либо органа чувств, но восприятие как таковое. Другая способность позволяет нам истолковывать воспринятое; ее я назову мышлением. Посредством этой функции воспринимаемый объект ассимилируется и трансформируется в психический элемент гораздо лучше и полнее, нежели при простом ощущении. Третья способность направлена на установление ценности объекта, и эту функцию оценки я называю чувством. Чувственная реакция боли-удовольствия отмечает наивысшую степень субъективации объекта. Чувство устанавливает между субъектом и объектом настолько тесные взаимоотношения, что субъекту необходимо выбирать между принятием объекта или его отвержением.

[257] Этих трех функций было бы вполне достаточно для ориентации, будь рассматриваемый объект изолирован в пространстве и времени. Но с пространственной точки зрения любой объект состоит в бесконечном множестве связей с другими, а с временной точки зрения это просто-напросто переход от предыдущего состояния к последующему. Большая часть пространственных взаимоотношений и временных изменений в момент ориентации неизбежно остается за пределами сознания, но все-таки для определения значения объекта необходимо оценить его пространственно-временные связи. Именно четвертая способность сознания – интуиция – позволяет нам хотя бы приблизительно определять пространственно-временные взаимоотношения. Это функция восприятия, которая опирается на сублиминальные факторы, то есть учитывает возможные отношения объектов, отсутствующих в поле зрения, и возможные изменения во времени, прошлые и будущие, относительно которых сам объект не дает никаких сведений. Интуиция есть мгновенное осознание этих отношений, осознание, недоступное другим трем функциям в момент ориентации.

[258] Я упоминаю ориентационные функции сознания потому, что их можно выделить для эмпирического наблюдения и они поддаются дифференциации. Природа изначально установила градации в их значимости для разных индивидуумов. Как правило, усиленно развивается одна из четырех функций, накладывая тем самым характерный отпечаток на психику индивидуума в целом. Преобладание той или другой функции ведет к появлению типических установок, носителей которых можно сопоставить с мыслительным типом, чувствующим типом[182] и т. д. Конкретный тип есть выражение определенной склонности, своего рода призвание, с которым личность себя отождествляет. Все, что возводится в ранг принципа или добродетели, по причине приверженности к данному принципу или же из-за его полезности неизменно приводит к односторонности или к принуждению к односторонности, исключающей все прочие возможности; это характеризует людей воли и действия ничуть не меньше, чем тех, чья цель в жизни – постоянная тренировка памяти. Что бы мы упорно ни исключали из сознательного воспитания и адаптации, все это благополучно сохраняется в неподготовленном, неразвитом, инфантильном или архаическом состоянии, и глубина постижения тут варьируется от частичной до полной бессознательности. Поэтому, наряду с мотивами сознания и разума, бессознательные влияния примитивного свойства всегда обильно представлены в личности и препятствуют намерениям сознания. Ни в коем случае не следует предполагать, будто все эти латентные для психики формы деятельности, подавленные или игнорируемые индивидуумом, лишены тем самым своей специфической энергии. К примеру, полагайся человек целиком на зрительное восприятие, это вовсе не означало бы, что он перестал слышать. Даже если бы смог перенестись в беззвучный мир, он при первой же возможности удовлетворил бы свою потребность слышать, предавшись слуховым галлюцинациям.

[259] Тот факт, что у естественных функций психики не отнять их специфической энергии, ставит показательные антитезы, хорошо заметные всюду, где действуют эти четыре ориентирующие функции сознания. Основными противоречиями выступают противоречия между мышлением и чувством, с одной стороны, и между ощущением и интуицией, с другой стороны. Первое противоречие хорошо известно и не нуждается в уточнениях. Противоречие между членами второй пары становится яснее, если трактовать ее как противоречие между объективным фактом и простой возможностью. Очевидно, что всякий, жаждущий новых возможностей, не будет довольствоваться текущей ситуацией, а попытается ее преодолеть, насколько это в его силах. Указанные полярности, безусловно, вызывают досаду, и это справедливо вне зависимости от того, происходит конфликт в психике одного человека или между индивидуумами противоположного темперамента.

[260] Мне представляется, что проблему противоположностей, которая здесь затрагивается вскользь, следовало бы сделать основой критической психологии. Подобного рода критика была бы чрезвычайно полезной не только в узкой сфере психологии, но и в гораздо более широкой сфере наук о культуре вообще.

[261] В настоящей статье я свел воедино все те факторы, которые, с точки зрения сугубо практической психологии, играют ведущую роль в определении человеческого поведения. Многообразие вопросов, требующих внимания, обусловлено природой психики, отражающейся в бесчисленном множестве граней, и они суть выражение тех затруднений, с которыми приходится сталкиваться исследователю. Невероятная смутность психических явлений ложится на наши плечи всей своей тяжестью, когда становится ясно, что всякие попытки сформулировать исчерпывающую теорию обречены на провал. Предпосылки всегда выглядят намного проще. Психическое есть отправная точка всего человеческого опыта, и любое знание, обретенное нами, так или иначе снова возвращает нас к психике. Она – начало и конец всякого познания. Психическое выступает не только как объект изучающей его науки, но и как ее субъект. Это обеспечивает психологии уникальное место среди прочих наук: с одной стороны, налицо постоянные сомнения относительно того, является ли она наукой в привычном понимании, а с другой стороны, очевидно, что психология приобрела право ставить теоретические проблемы, разрешение которых окажется одной из труднейших задач грядущей философии.

[262] Боюсь, что в моем обзоре, по необходимости слишком сжатом, я оставил без упоминания множество прославленных имен. Тем не менее одно имя мне ни за что не хотелось бы пропустить. Это имя Уильяма Джеймса, чьи психологическая проницательность и прагматическая философия неоднократно служили для