Сто лет одиночества - Габриэль Гарсиа Маркес

Первого октября на заре полковник Аурелиано Буэндия во главе тысячи хорошо вооруженных людей атаковал Макондо, но гарнизон получил приказ стоять насмерть. В полдень, когда генерал Монкада обедал с Урсулой, орудийный залп мятежников, потрясший весь город, разнес в щепы фасад муниципального казначейства.

— Они так же хорошо вооружены, как и мы, — вздохнул генерал Монкада, — но дерутся еще более рьяно.

В два часа пополудни, когда земля дрожала от взаимного обстрела, он простился с Урсулой в уверенности, что проиграет это сражение.

— Молю Бога, чтобы сегодня вечером Аурелиано не вошел в этот дом, — сказал он. — Если придет, обнимите его за меня, потому что я едва ли когда-нибудь его увижу.

Той же ночью генерал Монкада был арестован, когда пытался бежать из Макондо, оставив пространное письмо на имя полковника Аурелиано Буэндии, где напомнил об их общих намерениях избегать жестокости в войне и желал ему окончательной победы над продажными офицерами и политиканами обеих партий. На следующий день полковник Аурелиано Буэндия обедал вместе с ним в доме Урсулы, где генерал Монкада сидел под арестом в ожидании приговора революционного военного трибунала. Это была семейная трапеза. Но пока противники, забыв про войну, предавались воспоминаниям о прошлом, Урсула не могла избавиться от горькой мысли, что ее сын оккупировал родную землю. Она увидела его в этом, новом свете, едва он ввалился в дом вместе со своей шумливой охраной, которая перевернула вверх дном все спальни, чтобы увериться в безопасности. Полковник Аурелиано Буэндия не только не противился этому, но и сам отдавал приказы повелительным тоном и никому не разрешал приближаться к себе ближе чем на три метра, даже Урсуле, пока его люди не выставили караул возле дома. На нем была военная форма из грубого дриля без всяких знаков различия и высокие сапоги со шпорами, заляпанные кровью и грязью. На поясе висела расстегнутая кобура, а рука, лежавшая на рукоятке револьвера, была так же напряжена и решительна, как его взгляд. Голова, ныне с глубокими залысинами, была словно обожжена в печи. Лицо, дубленное солью карибских ветров, приобрело твердость металла. От неминуемой старости его уберегала жизненная сила, которая была сродни жестокости. Он стал более высоким, чем в молодости, более бледным и угловатым и, казалось, не был склонен поддаваться душевным порывам. «Боже мой, — думала в тревоге Урсула. — Теперь он, видно, способен на все». Так и было. Ацтекская шаль-сарапе, привезенная Амаранте, воспоминания о друзьях за обедом, забавные анекдоты — все это было тусклым отсветом прежнего Аурелиано. Не успели похоронить мертвых в общей могиле, как он поручил полковнику Роке Мяснику ускорить разбирательство в военном трибунале, а сам взвалил на себя тяжкое бремя проведения коренных реформ, которые должны были не оставить камня на камне от загнивающего режима консерваторов. «Нам надо опередить партийных дельцов, — говорил он своим соратникам. — Не успеют они и глазом моргнуть, как дело будет сделано». Тут-то он и взялся за проверку земельных реестров чуть ли не столетней давности и раскопал узаконенные бесчинства своего брата Хосе Аркадио. Одним росчерком пера лишил его всех прав на землю. Отдавая дань вежливости, оставил на час другие дела и навестил Ребеку, чтобы сообщить ей о своем решении.

В полутемном доме одинокая вдова, которая в свое время была поверенной в его тайных любовных утехах и чье упрямство спасло ему жизнь, выглядела призраком из вечного прошлого. Укутанная в черное почти до кончиков пальцев, с сердцем, давно обращенным в пепел, она едва ли знала, что рядом идет война. Полковнику Аурелиано Буэндии казалось, что у нее сквозь кожу мерцают кости и она плывет в окружении блуждающих огней по затхлому воздуху, который все еще пахнет порохом. Он начал с того, что посоветовал ей не слишком строго соблюдать траур, проветрить дом и более не убиваться по Хосе Аркадио. Но Ребеку уже не трогала мирская суета. После того как она без толку предавалась ей, поедая землю, вдыхая аромат писем Пьетро Креспи, трамбуя собой постель неистового мужа, был наконец найден покой в этом доме, где воспоминания, вызываемые безжалостной памятью, обретали плоть и кровь и разгуливали, как живые существа, по глухим темным комнатам. Полулежа в своей плетеной качалке, глядя на полковника Аурелиано Буэндию так, будто это он был призраком из вечного прошлого, Ребека даже бровью не повела, услышав, что земли, присвоенные Хосе Аркадио, будут возвращены их законным хозяевам.

— Будь по-твоему, Аурелиано, — выдохнула она. — Я всегда знала и сейчас говорю, что ты — выродок в нашей семье.

Ревизия земельных книг закончилась одновременно с деятельностью военно-полевых судов, где председательствовал полковник Херинельдо Маркес и по решению которых были расстреляны все офицеры правительственных войск, плененные революционерами. Последним перед трибуналом предстал генерал Хосе Ракель Монкада. Урсула вступилась за него. «Это лучший правитель из всех, что были в Макондо, — сказала она полковнику Аурелиано Буэндии. — Я не буду говорить тебе о его добром сердце, о том, как он нас любит, ты знаешь это лучше других». Полковник Аурелиано Буэндия взглянул на нее сурово и холодно.

— Кто я такой, чтобы вершить правосудие? — спросил он. — Если у вас есть что сказать, скажите это перед военным судом.

Урсула так и сделала, да еще привела с собой матерей революционных офицеров, родившихся в Макондо. Одна за другой старейшие жительницы городка, многие из которых еще принимали участие в опаснейшем переходе через горы, восхваляли достоинства генерала Монкады. Урсула была последней в их ряду. Ее печальная торжественность, авторитет ее имени, горячая убежденность в правоте своих слов поколебали было чашу весов. «Вы принимаете слишком всерьез эту страшнейшую игру, хотя правильно делаете, так как должны выполнять свой долг, — сказала она членам трибунала. — Но не забывайте, что пока Бог дарует нам жизнь, мы остаемся вашими матерями, и будь вы хоть сто раз революционеры, мы имеем право спустить вам штаны и выпороть за проявленное к нам неуважение». Судьи удалились на совещание, а ее слова еще звенели в классе этой школы, снова превращенной в казарму. В полночь генерал Хосе Ракель Монкада был приговорен к расстрелу. Полковник Аурелиано Буэндия, несмотря на все попреки Урсулы, отказался смягчить приговор. Перед рассветом он навестил осужденного в комнате, где стояла колода-сепо.

— Помни, кум, — сказал он. — Тебя расстреливаю не я. Тебя расстреливает революция.

Генерал Монкада не поднялся с койки при его появлении.

— Дерьмо ты, кум, — отозвался он.

До этой минуты, с самого своего возвращения, полковник Аурелиано Буэндия ни разу не взглянул на генерала сочувственно или внимательно. Теперь он поразился, увидев, как тот состарился, как трясутся его руки, с каким спокойствием, даже равнодушием, встречает смерть, и вдруг испытал глубокое презрение к себе, которое принял за росток сострадания.

— Ты знаешь лучше меня, — сказал он, — что весь этот суд — один сплошной фарс, и ты просто платишь за преступления других, ибо на этот раз мы выиграем войну любой ценой. А разве ты на моем месте поступил бы иначе?

Генерал Монкада встал и протер полой рубашки толстые очки в черепаховой оправе.