Прошлой ночью в XV веке - Дидье ван Ковелер

— Вы хотите получить чек прямо сейчас? — воинственно спросил Джонатан.

— У вас есть тридцать дней на размышление.

Для очистки совести Морис Пикар подержал свой маятник над моим уведомлением и, подтвердив правильность его вращения одобрительным кивком, подписал, вместе со своим компаньоном, протокол. После чего озабоченно предложил мне подняться наверх.

— Думаю, в этом нет надобности. Моя проверка окончена, нам больше нечего сказать друг другу. Прощайте, господа.

— Как… а Изабо? — жалобно воззвал ко мне ПГД фирмы.

— Кто?

Мой вопрос вызвал испуганное молчание. А я с удовольствием почувствовал себя хозяином положения: наконец-то я взял реванш! И уточнил, желая упрочить свою позицию:

— Боюсь, в прошлый четверг мы слишком много выпили за ужином, и я оценил тот факт, что на следующее утро вы постарались предать все это забвению. Я последовал вашему примеру, таким образом, все складывается как нельзя лучше.

— Ну, нет, это было бы слишком просто! — возопил вдруг англичанин со слезами в голосе. — Вы являетесь сюда, вселяете надежду, потом плюете на все и исчезаете, как тогда, в 1431 году!

Меня застало врасплох и это неожиданное обвинение и вызванная им ответная ярость; я стиснул зубы, запретив себе возражать. Не стану же я, в самом деле, провоцировать его на вызов, — не хватало мне еще дуэли в защиту чести беглого рыцаря, с которым он меня отождествляет.

— Луи заболел! — объясняет мне Морис.

— Из-за вас! — бросает мне в лицо его компаньон.

— Из-за возвращения Гийома, — поправляет карлик, успокаивающе подмигивая мне. — Невзирая на предостережения моих информаторов, Луи де Гренан решил, во что бы то ни стало, провести ночь в комнате своих предков, родителей Изабо, чтобы уговорить их отпустить ее с вами…

— Вот идите и посмотрите, что с ним сделалось! Мерзавец!

Это оскорбление, уже слышанное из уст почтальонши в день нашей первой встречи, вызывает во мне то же чувство, что и тогда. Крик узнавания… он наполняет мою душу почти сладострастным смирением и надеждой восстановить истину. Если Гийом и впрямь мерзавец, то вовсе не по тем причинам, о которых они думают. Я мало что об этом знаю, но чувствую, что это так…

Встряхнувшись, я пробую отгородиться от них, утвердить себя в настоящем, отвергнуть все новые точки соприкосновения с этими людьми, с этим замком, с этим прошлым, за которое не желаю нести ответственность. Напрасный труд.

— Я ему говорил, что нельзя бередить эту историю! — стонет Джонатан, молотя кулаком по столу. — Что с этими силами играть опасно, что они могут навлечь на него проклятие!

Резинка, стягивающая его «конский хвост», лопается, и длинные рыжие волосы рассыпаются по плечам, дрожащим от рыданий. Уронив голову на скрещенные руки, англичанин орошает слезами дубовый стол.

— Идемте, — шепчет Морис Пикар, таща меня за руку. — Луи хочет вас видеть.

Я покорно иду за ним, даже не удивляясь своей неожиданной уступчивости, которая, вероятно, похожа на признание вины.

— Вы не виноваты, — продолжает он, словно прочитав мои мысли. — Конечно, все это началось с той самой ночи, а ваше поведение, ваша прозорливость и ваша невероятная энергия ускорили этот процесс…

Ага, теперь пошли в ход комплименты. Один на меня нападает, другой льстит. Ладно, все это неважно. Я иду вверх по лестнице, проникаясь, вопреки собственной воле, уже знакомой атмосферой покоя и радостной гармонии, которую ощутил, придя сюда впервые.

— Разумеется, ваше появление обострило противоречия, тем более жестокие, что вы вздумали их разрешить.

— Да ничего я не собирался разрешать! — возмущенно говорю я. — И перестаньте вовлекать меня в ваши бредовые истории!

— Но вы сами вовлекли себя в них, иначе бы вас здесь не было.

Я сдерживаю себя, чтобы не дать отпор, слыша, как кто-то спускается по лестнице нам навстречу. Это доктор Совенарг, мой лечащий врач. При виде его я буквально цепенею, он же не проявляет никакого волнения и протягивает мне влажную руку.

— Привет, старина. Как там Коринна?

Вместо ответа я спрашиваю, тоном вежливого сочувствия, чем страдает его пациент.

— Да всем понемногу. Лицевая невралгия, диафрагмальная грыжа, гастрит, дифтерийная герпетическая ангина, галлюцинации, люмбаго. Как насчет партии в гольф в следующее воскресенье?

Я отклоняю предложение, отговорившись семейными обязанностями. Совенарг, с его жизнерадостной поросячьей физиономией, являет собой довольно противное сочетание доброго самаритянина и страстного сплетника. Прошлой осенью, леча меня от бронхита, он узнал, что я, как и он, ротарианец,[46]и тотчас затащил меня в клуб Шатору, твердо решив обучить всем тонкостям игры в гольф, а заодно выведать, между двумя лунками, сведения о финансовом положении своих пациентов. Я стараюсь держаться с этим злоречивым боровом как можно любезнее, лишь бы он продолжал рекомендовать Коринну, в качестве сиделки, своим больным. — Можно мне переговорить с моим другом Тальбо с глазу на глаз?

Морис неохотно удаляется в один из коридоров, делая вид, будто проверяет уровень воды в тазиках, расставленных на коврах под местами протечек.

— Я тут такого о тебе наслушался! — шепчет врач-любитель-гольфа, тиская мой локоть и блестя глазами. — То есть теперь, когда я увидел тебя здесь, я наконец понял, что речь шла именно о тебе. Жан-Люк то, Жан-Люк это… Вроде бы ты спелся с каким-то Гийомом, и мой пациент заявляет, что чувствует себя обязанным — я цитирую — «покрыть тебя».

Он снижает голос до шепота, и многозначительно прищуривается.

— Я, конечно, не собираюсь лезть в твои дела, Тальбо, но тебе все же невредно знать, что этот Луи де Гренан — известный гомик. И притом, можно сказать, продажный гомик: спит с одном из владельцев замка, в надежде заполучить обратно владения своих предков. Я не спрашиваю тебя о характере ваших отношений, ты же меня знаешь, я вообще нем, как могила, но в наших местах новости распространяются со скоростью света, а уж сплетни и подавно. Я воздержусь от вмешательства в твою личную жизнь, но как истинный ротарианец считаю своим долгом предостеречь тебя. Даже не представляю, что ты можешь делать в этом приюте гомиков…

— Провожу налоговую проверку.

Он застывает, поперхнувшись своим ядом, краснеет и приносит мне извинения за свой промах. Я великодушно прощаю его и говорю: «До скорого!», но он удерживает меня, и его лицо с невероятной быстротой меняет цвет с красного на мертвенно-бледный.