Грех жаловаться - Феликс Кандель

Бирюза блекнет в руке – к смерти.

К рассвету замкнул комодик‚ вышел без оглядки‚ а девка Марфутка встала на пути‚ в иссинь-глазах скорбь сердечная:

– Не ходи‚ барин. Желают тебя убить.

Оглядел с интересом‚ подморгнул ей шутейно:

– Подрожали белы рученьки‚ подогнулись резвы ноженьки: на Бовину красу не можно насмотреться...

Шел по двору, говорил сам себе:

– Герой-блоха смела без запальчивости‚ быстра без торопливости‚ честолюбива без надменности. Каблуки сомкнуты‚ подколенки вытянуты! Всем на свете – судьба-индейка. Блошиная судьба – персидская ромашка‚ порошок-блохомор...

Шла следом девка Марфутка‚ заговаривала без надежды:

– Топор не в топор‚ бердыш не в бердыш‚ пищаль не в пищаль‚ пика не в пику‚ сила не в силу‚ рать не в рать... По сей век‚ по сей час‚ по сей день!

12

Небо возгорелось на восходе‚ воздух помеднел‚ был вихрь велик‚ гром престрашен‚ молния преужасна.

Стали палить вовсю из ломовых пушек‚ а Верещага Афанасий‚ как из камня тёсан, ногою отшвыривал ядра‚ и те ядра многих побивали. Балда Кондрат и Лопотуха Артемий горою падали на врага‚ дубьем молотили‚ ослопьем увечили, дюжиной брали на жердь – насилу их уняли. Рукосуй Семен‚ суровый детинка‚ шел напролом с бесстрашием‚ аки лев рыкая‚ резался без послабления ножами: сечет – на траву кладет. Алеша Песенка древком знаменным отмахивал и выпевал на валу к поощрению славного воинства: "Собралося нас‚ усов‚ полна хата молодцов..." Гипербореи воевали молчком‚ в помыслах‚ заговорные слова потребляли‚ чары наводили‚ икоту по ветру напускали до отпадения оружия‚ а Иринарх‚ козел мести‚ искры метал взором‚ ногой бил‚ рогом бодал без жалости.

Тут выехал на побитие красавец кавалер-майор‚ лих и славен, крепкорук и львояростен: либо жив будет‚ либо нет. Жеребец – грива наразмёт‚ узда наборная в серебре‚ седло черкасское под сафьяном‚ сабля булатная кизылбашская‚ пистоль за поясом – ствол грановит‚ штаны обтяжные‚ гусарские‚ на плече эполет – галун серебрян. Скочил через земляной вал‚ почёл во всю конскую пору скакать‚ саблею махать‚ посекая врага на искоренение. В первом поскоке тысячу побил‚ в другом поскоке – другую тысячу: не столько бил‚ сколько конем топтал и в улог клал. Наехал на Лукопера‚ дал ему сердечную рану‚ саблей сколол до смерти:

– Со мною воевать – только войско терять!..

Спрашивает поганый Markobrun:

– Это ты Lu'Kopera убил, а воинство мое избил-истрепал? Возьмите Opletchuevа и отведите его на повешенье.

Прекрасная королевна Минчигрия говорит отцу:

– Markobrun‚ батюшка мой! Сказнить завсегда успеешь. Лучше обрати его в веру латинскую‚ а он станет нашему царству здержатель, ото всех врагов оберегатель.

У Markobrunа дочь была в любви:

– Будь на твоей воле‚ прекрасная Минчигрия. – И посулил Оплечуеву многие посулы: – Перекинься под мою руку‚ доблестный Opletchuev. Женись на дочери моей. Маршалом у меня заделайся. Нам такие витязи надобны.

– Хоть мне повешену быть‚ – гордо отвечает кавалер-майор‚ – хоть на колу скучать, а не верую я вашей латинской веры.

– Что делать‚ – сокрушается Минчигрия. – Не можно‚ батюшка‚ его полатынить. Хошь – повесь его‚ хошь – что хошь: повоевать нам Oboldueva, не повоевать Opletchueva...

Marcobrun Салтанович уходил прочь в великом сомнении – отсияла слава его, а позади кал, прах, пепел‚ зловоние околеватины‚ псами оглоданной. Войско Markobrunа побежало в свои пребывания с позорным поспешеним‚ изнуряясь в дороге от снегов и морозов‚ от голода‚ отчаяния‚ беспокойств‚ чтобы утопнуть напоследок в гиблой омутистой бездоннице, на пожрание ненасытным сомам.

Вестник победы быстр и легок на ногу.

Вестнику поражения – ямы проваливать...

13

...полководец был пленником сюжетов.

Вечных‚ одинаковых‚ надоедливых до тошноты.

Уже много веков он знал‚ кто войдет в шатер‚ что скажет‚ кем притворится, для какой цели.

Вне шатра тоже всё знал.

Скакал на колеснице Агамемнон. Следом бежали спартанцы в пурпурных одеяниях. Накатывались волнами гастаты – метатели копий. Грузно поспешали гоплиты. Манипула на две центурии томилась в засаде. Пищальники ставили на сошки пульные самострелы. Бешеные боевые слоны давили бешеных боевых верблюдов. Свирепые псы сбивали заграждения лучников. Камень из катапульты срывал голову латнику. Рыцари рубились мечами. Кольчужники – топорами. Смерды резались ножами‚ в яростной сшибке откусывая носы с пальцами. Конница шла в атаку по скошенному полю: руки посечены‚ брюхи вспороты‚ головы под копытами раскатывались по стерне. В осажденной крепости засаливали от голода человечину‚ а в Филях уже заседал военный совет‚ чтобы осадить и разрушить Карфаген‚ имя которому Рим‚ Париж‚ Киев...

Жизнь подсовывала пяток надоевших сюжетов‚ от силы десяток. Полководец развлекался со скуки, ломая эти сюжеты‚ но и тут не было ему удовольствия. Проскальзывала в шатер гордая красавица‚ закутанная в плащ‚ а он знал всё наперед. Как побеседуют поначалу‚ покажутся друг другу‚ задумаются с интересом о будущем... но сюжет‚ старый затасканный сюжет снова продиктует условия‚ она обольстит его и очарует‚ подпоит и уложит на покрывала‚ руку потянет к мечу‚ чтобы отсечь голову‚ а он – живой‚ влюбленный‚ помолодевший – завалит ее на постель‚ грубо возьмет своё, отошлет затем к жадным солдатам. Под утро она возвратится в город на подламывающихся ногах‚ под свист и улюлюкание лагеря‚ и осажденные будут глядеть со стен на посрамленную‚ обесчещенную‚ раздавленную‚ зараженную всеми постыдными болезнями мира. "Повторяешься‚ старик‚ повторяешься..."

Врывались в шатер заговорщики‚ молодые‚ горячие головы‚ кричали наперебой по-петушиному: "Свобода-равенство!"‚ а он знал с первого мига‚ как станет вешать их под барабанный бой‚ и веревка оборвется у этого‚ самого пылкого – снова и снова. Стоило бы его простить‚ самого пылкого и самого достойного‚ приблизить‚ отогреть и возвысить взамен ничтожных мокриц‚ но сюжет диктовал законы‚ проклятый сюжет‚ от которого не отвертеться.

Чего он только ни делал‚ чтобы переломать привычное‚ какие глупости ни городил‚ это расценивалось в веках как величие стратега‚ торжество военного разума‚ прославлялось в одах и изучалось в академиях. По вечерам он разглядывал атласы‚ карты и глобусы – в поисках места‚ куда можно сбежать от банального сюжета, но бежать было некуда. Вечным проклятием на его пути стояли города‚ которые нагородило беззаботное население‚ а города надо брать. Однажды он обхитрил всех‚ исчез‚ поселился в Нубии направо от пустыни‚ и земля некое время покоилась от войн. Не прошло и года‚ как возле его убежища собрались воины на верблюдах-дромадерах‚ которых манила добыча‚ и потребовали‚ чтобы повел их на взятие. Он только спросил: "А где это?" И повел скорым маршем. И взял. Срыл стены. Затосковал пуще прежнего.

Бывали у него запои‚ долгие и беспощадные‚ когда раздувался от выпитого вина‚ кряхтел‚ сипел‚ взамен слов выдавливал мокроту‚ в тоске-остервенении стрелял в потолок из фитильного самопала. Прибегал телохранитель из личной стражи‚ громыхая щитом о кольчугу: "Пшел вон‚ жестянщик!" Прибегал расторопный денщик-ярославец: "Квасу! Квасу с тоником!" И снова стрелял из самопала‚ выл‚ лягался‚ щипал адъютантов‚ выкатывать велел убойные орудия‚ камнеметные машины‚ гаубицы и самоходные пушки‚ чтобы враз покончить с очередным сюжетом. И опять врывался в города и империи‚ победоносный‚ скучающий и несчастный.