Лабиринты памяти - Энн Вулф

— Умру, умру, — взмолилась Млисс. — Я в форточку покурю, чтобы не досаждать тебе дымом. Ну пожалуйста, Трэвор.

— Но почему именно сейчас? Ты волнуешься?

— Наверное. Ты же не спрашиваешь себя, почему хочешь пить. Просто хочешь пить, и все.

— Это другое. Желание пить — естественно. Но я не могу понять, зачем сигарета нужна некурящему человеку.

— Трэвор! — Млисс начала раздражаться. — Не делай из мухи слона. Это так просто, что не стоит даже обсуждения.

— Я, между прочим, как любящий человек, забочусь о твоем здоровье.

— А о моих нервах ты не заботишься? Я, в конце концов, не дымлю как паровоз. И прошу только одну сигарету.

— С тобой бесполезно спорить, — надулся Трэвор.

Он накинул рубашку и пошел обшаривать карманы пиджака в поисках злосчастной пачки сигарет, купленной в Генуе.

Млисс было разрешено курить, не вылезая из постели. Она оценила этот широкий жест и признательно улыбнулась Трэвору. Милый ворчун! Ее обожаемый ворчун! Она погладила взъерошенные волосы Трэвора и заглянула в посерьезневшие серые глаза.

— Только не говори мне, что ты так помрачнел из-за того, что я закурила.

Нет, Мелисса, нет. Но я не скажу тебе, о чем я думаю, чтобы не напугать и не расстроить тебя.

Завтрашняя поездка в Волтингтон не казалась Трэвору такой уж безоблачной. Наверное, он просто заразился тревогой Млисс. Словно внутри засновали-забегали крысы, топоча маленькими цепкими лапками, задевая и дергая струнки нервов. Тревога — гадкое чувство. Разогнать бы этих крыс к чертям собачьим, но почему-то не получается. Не уходят, лишь громче топают маленькими лапками, так, что их отвратительная беготня отдается в ушах. Устал, наверное. Утром будет легче, а сейчас надо спать, спать, спать. Он крепко прижал к себе Млисс.

— Спи, моя зеленоглазая радость. Туши свою сигарету и спи. Завтра у нас будет тяжелый день. Может даже тяжелее сегодняшнего. А спать нам осталось совсем недолго.

Млисс потушила докуренную сигарету и посмотрела на Трэвора. Серые глаза уже закрылись, дыхание успокоилось. Она поцеловала его сомкнутые губы, еще раз насладившись их теплом. А теперь спать.

Серое холодное небо, судорожные порывы ветра. Трэвор бредет по городу с огромными высокими домами. Такими высокими, что кажется, они готовы разорвать небо и устремиться вверх, в космос.

Город пуст, словно все его жители вымерли. Не слышно шума машин, не слышно человеческой речи. Только ветер разбивается о стальные огромные дома, гудит, заползает Трэвору в уши, в ноздри, врывается в полуоткрытый рот. Что это за город, и как Трэвор оказался в нем?

Трэвор бредет по пустынным улицам, весь во власти липкого страха и холодного, жуткого ветра.

— Эй, кто-нибудь!

Хлюпкое промозглое молчание в ответ. Даже эхо в этом городе спит или умерло. Где-то вдалеке, за спиной, Трэвор слышит крадущийся шаг. Словно не человек, а тень идет за ним скользкой, зловещей поступью. Лучше пустота, чем эти шаги. Шаги незримого пришельца, погружающие душу Трэвора в трясину страха. Он боится того, кто следует за ним, он охвачен желанием убежать. Но куда?

Трэвор подбегает к одному из домов, рвущихся в небо. Дом стальной глыбой впечатан в асфальт. Дом суров и неприступен. На его серой двери висит замок — дом словно помогает незримому преследователю Трэвора. А шаги все различимее, все слышнее. Они так пугающе легки, что Трэвор боится оглянуться, боится встретиться взглядом с тем существом, которое движется за ним. Если у существа, конечно, есть взгляд.

Дома для него закрыты. Трэвор бежит вперед, скользя по асфальту, внезапно ставшему таким неудобным для бега. Мертвый город ненавидит его, он хочет лишь одного — чтобы Трэвор был пойман и наказан. Трэвор бежит. Скользит, оступается, падает, но продолжает бежать. Свинцовая плоскость небес опускается на город, грозя раздавить Трэвора своей тяжестью. Но Трэвор бежит, не оглядываясь, не останавливаясь. Местность не меняется. Вереница серых зданий не размыкает своего кольца. Трэвор с ужасом понимает, что бежит по кругу.

Он сворачивает влево — снова серая безысходность, он устремляется вправо — но и там его караулят серые призраки домов. Снова вперед — картина не меняется. Нет, только не это. Он не сможет оглянуться назад и посмотреть в глаза своему страху. Лучше бежать по мертвому городу, чем один на один остаться с ужасом, при мысли о котором стынет сердце, замерзает душа. Любая участь лучше взгляда назад.

Трэвор продолжает бежать, с каждой минутой осознавая бессмысленность бега. У него нет сил остановится, нет мужества обернуться. Ветер лижет ему лицо, обжигая ледяным дыханием. Серое небо все ближе и ближе. Вот-вот оно раздавит Трэвора своим свинцом. Если бы только он мог перебороть свой страх и обернуться. Если бы только мог. Трэвор останавливается. Сейчас он наберется сил и вновь побежит. Но зачем, от кого? Ведь он даже не видел своего преследователя. А шаги хрустят за спиной, а небо падает на асфальт призрачного города. Нет, Трэвор должен обернуться, чего бы это ему ни стоило.

Трэвор делает глубокий вдох и с трудом разворачивает назад деревянное тело.

Никого. Стихает ветер, уползает наверх небо, оживает город.

«И только синее, синее небо над нами…» Млисс так и не узнала, не вспомнила, откуда эта навязчивая строчка. Отзвук забытой песни, отголосок того, чего она никогда и не знала? Что это?

Млисс пошарила рукой в кровати. Где же то теплое, ласковое тело, открывшее ей вчера истинную суть плотских радостей? Или ей все это приснилось, и уснула она в своем номере, а не в постели Трэвора?

Млисс открыла глаза. Его нет. На столике рядом с кроватью бутылочка коньяка, полупустой стакан виски и тарелка с засохшими дольками лимонам. И еще — окурок сигареты, выкуренной Млисс перед сном. Все пошло и просто: он переспал с ней и ушел.

Бред какой-то. Почему она умудряется думать о людях самое плохое? Вчера он сказал ей, что никогда не оставит ее. Уж ему-то она может верить. Он еще ни разу не солгал ей, не обманул ее. Все верно: вот и его собранная сумка с вещами лежит на стуле. Никуда он не ушел. Во всяком случае, должен вернуться.

Она потянулась, попыталась стряхнуть с себя сон. Взглянула на часы. Да, спала она совсем немного. Всего-то три или четыре часа. Только беспокойство могло заставить ее проснуться в такую рань. Сегодня все должно закончиться, она уверена в этом. Хорошо или плохо, но закончиться. Боже, как она соскучилась по Грэйс! Теперь, вспомнив все, что связывало их с сестрой, Млисс особенно остро чувствовала тоску. И не по иллюзии, а по вполне конкретному человеку, доброму, открытому, чуткому. Единственному человеку (кроме Трэвора, конечно), понимающему ее, заботящемуся о ней. Что с ней стало? Что могла сделать с ней Секта? Млисс вспомнила сон о темном лабиринте. Она плутала по его закоулкам в поисках сестры. Лабиринт — это то, что было ее памятью, путанной туманной, обрывочной, на каждом повороте которой ее караулила пропасть. Сорвется ли она в эту пропасть, или все-таки сумеет помочь сестре? Надежда умирает последней. Совсем недавно надежда была лишь лучиком, освещавшим ее лабиринт, а теперь… Теперь у нее есть фонарик, с которым она смело может отправляться на поиски. Ели бы только этот фонарик превратился в солнце, освещающее ей путь! Ту дорогу, на которой не будет тайн и страхов, дорогу, где она найдет сестру и пойдет дальше, рука об руку с Трэвором.