Лето длиной в полчаса - Карина Тихонова

Наблюдая за мышеловами в белых халатах, Пилигрим составил мнение: медик – особый подвид человека, начисто лишённый чувства брезгливости, но обладающий взамен потрясающим цинизмом. Медики могут аккуратно расчленить труп собаки, вставить в него свечки, поздравить собаку с днем рождения, снять праздник на фото и видео, запилить в контакт, а потом прийти на передачу Малахова.

Помимо специализации медики разделяются в алфавитном порядке. К примеру: а – обыкновенный врач, б – женщина-врач, в – военный врач, г – начинающий врач. (Эту пикантную подробность восхищенному Пилигриму сообщил слушатель Высшей медицинской академии, куда они с Дедалом зарулили буквально на пять минут по делам.) Замечено, что из медиков часто получаются хорошие, годные писатели и поэты-песенники (Д. Свифт, А. Конан Дойль, Л. Селин, А. Чехов, М. Булгаков, С. Лем, А. Розенбаум), а вот из писателей медиков почему-то не получается.

Размышляя таким образом, Пилигрим вошёл в неприметную дверь с надписью «Только для персонала». Ещё раз поручкался с охранниками и пошёл в гостевую – большую комнату без занавесок, где стояла каталка на колёсиках, гинекологическое кресло, пара табуреток, большой стол с электрочайником и шкаф, в котором хранилась всякая всячина – от посуды и заварки до неразбавленного спирта. С приездом владельца гостевая становилась единственным местом, где коллеги могли встретиться и отвести душу сплетнями о пациентах. Сейчас на каталке сидела Вера Буевич, худая носатая тётка лет шестидесяти, болтала ногами и курила в открытое окно. Заслышав шаги, она соскочила с каталки и заметалась, пытаясь ликвидировать следы преступления: половину жестяной банки от пепси-колы, исполняющую роль пепельницы, зажигалку и пачку сигарет на столе, а также дымные струйки.

– Тьфу, твою мать, – сказала она басом, увидев Пилигрима. – Я чуть не разродилась, думала, что припёрся наш кормилец. Сам дымит, гад, как первый пароход, а нам запрещает. – Вера протянула Пилигриму морщинистую твёрдую руку и энергично встряхнула его ладонь: – День добрый, юноша. Как дела? Надеюсь, ты не ко мне?

Пилигрим намёк понял, но не обиделся.

– Не, я к деду. – Вера Аркадьевна исполняла в клинике обязанности гинеколога, поэтому все её шутки носили профессиональный характер. – Не знаете, скоро он освободится?

Вера Аркадьевна пожала острыми плечиками:

– Ну уж, милый мой, лучше бы твой родственник особо не напрягался. Если он излечит этого распиздяя, тот мгновенно наплодит себе подобных. Весьма кошерно, учитывая количество имбецилов{1} в стране. – Тут Вера Аркадьевна оживилась: – Кстати, юноша, не шепнёшь на ушко, как у твоего деда дела на личном фронте? Не бойся, не в личных интересах. Одна моя малолетняя родственница на нём просто свихнулась.

– Кто тут свихнулся?

С этим вопросом в гостевую вошёл полный пожилой мужчина. Особой приметой его внешности была потрясающе розовая лысина, полускрытая жидкой белой прядкой. Когда на лысину попадали солнечные лучи, она излучала нереальное перламутровое сияние, как свежесолёная сёмга под прозрачной вакуумной упаковкой. Говорят, на лекциях доктора царит звенящая тишина – студенты не могут оторвать зачарованных глаз от розового чуда природы. Пилигрима вечно подмывало спросить: это ваш натуральный цвет?

Вера Аркадьевна отмахнулась и достала из пачки ещё одну сигарету:

– Иди мимо. Ишь обрадовался. Доходы у нас не те, чтобы к тебе на приём записываться.

Лев Николаевич работал в клинике врачом-неврологом, то есть помесью психиатра и терапевта.

В отличие от психиатра, который не скрывает, что в психике человека ничего не понятно, невролог делает вид, что ему-то понятно всё. Всегда носит с собой молоточек и иные инструменты, которыми может взять и угробить – иголки, колёсики с шипами, камертоны. Как и психиатры, мало что лечит, потому что нервные клетки не восстанавливаются. По количеству овощных пациентов, потерявших не только рассудок, но и многие рефлексы, неврологи могут поспорить с геронтологами. Также в неврологии очень забавно пахнет.

– Ну, не хочешь, не надо, а я думал дать талончик со скидкой.

– Используй его сам, когда забудешь купить рулончик с туалетной бумагой.

Лев Николаевич вздохнул:

– Вера, и как тебя муж выносит?

– Даже не мечтай, – решительно отозвалась Вера Аркадьевна. – Его вынесут раньше меня, я сразу предупредила.

Муж забавной тётки работал в той же клинике хирургом и, хотя был младше жены на десять лет, считался среди пожилых коллег белой костью. То, что фундаментальные основы хирургии берут свое начало на курсах кройки и шитья, Пилигрим усвоил в анатомичке, когда муж Веры Аркадьевны втолковывал студенту, удаляющему аппендикс у трупа бомжа:

– Шей красное с красным, жёлтое с жёлтым, белое с белым. Получится хорошо.

Мышеловы затеяли спор об одной общей пациентке – двадцатилетней шалаве, имевшей эмфизему легких (избыточное курение), параксизмальную тахикардию, сильную заторможенность умственного развития и к тому же находившейся на пятой неделе беременности. Буевич выступала за принудительно-судебный аборт, Лев Николаевич предлагал положиться на милость природы. Пилигрим немного послушал разговор, ведущийся на профессиональном медицинском сленге – то есть смеси латыни, мата и старославянского («будьте любезны, душенька, отодвиньте этот грёбаный чайник» и так далее), – достал мобильник и украдкой взглянул на время. Звонить Дедалу бесполезно: на работе он телефон отключает.

В гостевую вошёл самый молодой врач клиники – Костя. Фамилию-отчество этого симпатичного парня лет тридцати Пилигрим не знал.

Костя при виде Пилигрима издал громкий радостный возглас, но тут же спохватился и покосился на коллег. Те сделали вид, что ничего не заметили. Пилигрим даже сказал бы: «никого не заметили».

– Хорошо бы чаю выпить, – сказал Костя, взглянув на часы (дешёвенький «Ролекс» всего за тридцатку тысяч у.е.). – Перерыв, однако.

– Пейте на здоровье, – отозвалась Буевич, но руку к электрочайнику не протянула.

Костя пересёк половину комнаты и нажал на заветную красную кнопку. Направился к шкафу, где хранилась разнокалиберная посуда, и спросил, обернувшись:

– Кому ещё налить?

Врачи не отозвались. Пилигриму пить не хотелось, но он поднял руку просто из солидарности.

Иногда он ненавидел этих милых людей в белых халатах. Затюкали парня, а всё потому, что в медицинской среде чувство кастовости развито гораздо сильнее, чем в любом чиновничьем учреждении.

Главный довод именитых старцев против засилья молодежи звучит так: «Вот мы в наше время действительно учились, не то что вы сейчас». Эту аксиому приходится выслушивать любому начинающему врачу любой специальности лет эдак до пятидесяти. Муж Веры Буевич, например, будучи классным хирургом, попал в закрытый клуб «настоящих медиков» только благодаря протекции жены. Косте подобная удача не светила. Будучи по социальному происхождению мальчиком-мажором, он до третьего курса занимался тем же, чем все его друзья: трахал симпатичных студенток, тратил папашины денежки в клубешниках и употреблял медицинский спирт не наружно, а внутренне. Однако к третьему курсу парень, неожиданно для себя, увлёкся медициной. Окончил мединститут с отличием (причём большая часть пятерок была вполне заслуженной) и замахнулся на интернатуру не где-нибудь, а в самих американских штатах. Весьма кошерно, если учесть, что в родном отечестве срок отсидки интерна составляет один год, а в североамериканских штатах – четыре. Как говорится, «почувствуйте разницу». При этом нагрузка интерна должна составлять не менее восьмидесяти часов в неделю. Если себя не нагружать, можно пахать всего двенадцать часов в день, но без выходных. Бедолаги-интерны зачастую эти восемьдесят часов тарабанят тридцатишестыми часовыми сменами, так-то. На папу-миллионера америкашкам глубоко наплевать: этого добра у них самих полно. Так что специальность Костя освоил крепко, без перехода на личности, и коллеги-мышеловы это прекрасно знают. Суть их претензии сводится не к тому, что Костя получил сертификат годности в Америке (владелец клиники раз в год отправляет всех врачей на специализацию за бугор), а к тому, что номер проделан на грязные папашины деньги. Пилигрим сильно подозревал, что от смердящего пятна в биографии Косте не отмыться даже за двадцать последующих лет. И каждый раз, входя в гостевую, он будет натыкаться на вежливое отчуждённое молчание коллег.