Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

– Что, господин журналист, любуетесь?

Аля подошла незаметно, присела на лавочку. Он заметил ее, только когда она появилась рядом. Вздрогнул.

Что бы ни говорили, а красота – это красота. Не только сильная, но и страшная штука! От нее вздрагиваешь, например. Сейчас, когда экраны и журналы заполнены симпатичными женскими лицами и глянцевыми телами, демонстрирующими все подряд, когда расхожие штампы навязываются рекламой, понятие красоты, как ни странно, растушевалось, взялся рассуждать про себя Саша, искоса поглядывая на нее. Невольно начинаешь думать, что все эти растиражированные лица, блеск керамических улыбок и нарисованные глаза – это и есть идеал возможного.

И только когда вдруг встречаешь настоящую красоту, начинаешь понимать, насколько она другая. Настолько далека от эталонного ширпотреба, как гравюра художника далека от оттиска канцелярского штампа…

Или об этом он подумал потом?

– Да, звездное небо над нами, и нравственный закон внутри нас… – сказала красавица. – Со времен господина Гегеля достойно всяческого восхищения. Правда, вокруг нас по-прежнему сплошная жопа, но это уже издержки…

– Почему? – спросил Саша.

Сам тут же понял, как глупо спросил. Ай да красавица! Гегеля вспоминает…

Цитатка, конечно, заезженная, но сам факт!

– Так получается, – ответила Аля. – Похоже, вас тоже бросили?

– А почему – тоже?

– Потому что меня – точно бросили. Сигарета есть? – попросила она. – А то здесь один листовой табак в этих, как их… самокрутках. Пока покуришь – полный рот трухи насыплется…

Сигарет у него оставалось полторы пачки, он давно привык возить с собой приличный запас.

Саша достал сигарету, потом дал ей прикурить. Огонек зажигалки выхватил из темноты ее лицо, пугающее своим совершенством. И опять новое выражение лица, совсем незнакомое. Лицо разбившегося ангела, вызывающее острую, как заноза, жалость…

– Слушай, давай на «ты»? – предложила Аля. – Тебя Саша зовут, да?

– Совершенно верно. Давай, – согласился Саша.

– А я – Аля.

– Я знаю.

– Ну да, конечно… Извини… Ты на Ирку не обижайся, она всегда была шебутная. Если у кого-то семь пятниц на неделе, то у нее семьсот семьдесят семь. У нее вообще дыра в голове еще с детства.

– Как? – не понял Саша.

– Обыкновенно. Самая натуральная дыра, только под волосами не видно. Ей голову пробили еще в нежном возрасте. Трепанацию черепа делали, кусок кости убрали, потом вставили какую-то пластинку, чтоб мозги не вываливались. Но, мне кажется, все равно вываливаются. Подтекают потихоньку. Пластинка, наверно, не герметичная попалась…

– Судя по объему информации, вы с ней близкие подруги? – предположил Саша.

– Угу. Еще с пятого класса. Шесть лет за одной партой сидели. Ее к нам из другой школы перевели за то, что она учителю глаз выбила.

– Даже так? – заинтересовался он.

– Именно. У них в школе был учитель со вставным глазом, а Ирке с подружками стало интересно: если шлепнуть того по затылку, глаз выскочит или нет?

А если выскочит, то насколько далеко улетит? Интересно ведь…

– Законное детское любопытство, – подтвердил Саша, заранее посмеиваясь. – И что дальше?

– Обыкновенно. На одной из перемен Ирка разбежалась и врезалась в спину учителю со всего маху, вроде бы случайно. Только ей потом никто не поверил, что случайно. Учитель, между прочим, руку сломал в двух местах. Если бы не ее тетка, которая в РОНО работала, ее бы вообще в интернат для трудных перевели. А так – просто в другую школу. В нашу.

– А глаз-то? Глаз улетел? – спросил Саша, давясь от смеха. Он живо представил себе картину, как мелкая Ирка диким бычком таранит преподавателя в надежде выбить у него глаз. На нее похоже!

– Улетел глаз, – подтвердила Аля. – И челюсть тоже. Она у него тоже оказалась вставная… Вот ты хохочешь, а учителю, между прочим, не до смеха было. Глаз – вдребезги, челюсть – пополам, рука сломана… Он, говорят, потом вообще из школы уволился, бедняжка. Начал бояться ходить по коридорам во время перемен, как конь шарахался, когда ученики мимо пробегали…

– Извини, – сказал Саша, вытирая глаза и все еще вздрагивая от смеха.

– Смешно, я понимаю… Кому-то всегда смешно. Ладно, дело прошлое, – отмахнулась Аля. – К чему я тебе все это рассказываю? Чтоб ты не расстраивался по поводу Ирки. С этим ничего не поделаешь, я-то привыкла уже. Просто она такая есть. Как танк без башни, зато на полном ходу. То она каратистка, то йога, то феминистка, то лесбиянка, а то кидается на каждую ширинку, у нее не поймешь…

– Слушай, она действительно лесбиянка? – уточнил Саша.

С чего он решил, что Аля глупая, поймал он себя на мысли. Судя по разговору, как раз наоборот – девчонка не просто с правильной речью, но еще и с чувством юмора… И глаза, огромные, бездонные, в которых хочется утонуть… Искрящиеся глаза, обещающие все на свете, заслоняющие собой свет…

– Я же говорю, не поймешь. То – да, то – нет. Сначала я думала, что это они с Федькой придумали, с мужем моим. Ну, чтобы трахаться без подозрений. Как будто я ничего не видела… Просто иногда легче прикинуться дурой, чем делать выводы, порождающие последствия. Не видеть и делать вид, что не видишь – все-таки это разные вещи, не находишь?

– Трудно не согласиться, – подтвердил Саша.

Честно говоря, ему очень понравилось, что с мужем у них все плохо. Обнадеживает.

А когда сидишь рядом с ней – любая надежда как подарок судьбы.

– Потом – нет. Смотрю – она меня то за попку ущипнет, то по ручке погладит, значит, подбирается.

В общем, соблазнила она меня как-то на это дело, ну… попробовать. Я посмотрела на нее – вроде умеет, и руками, и языком. Хорошо получается, ловко, – без стеснения рассказывала Аля.

Эта неожиданная эротика в разговоре его добила. Саша почувствовал, что в горле мгновенно пересохло. Это была не просто волна желания – это был приступ, судорога, острая, как сердечный спазм. Когда-то он подростком так реагировал на первые в своей жизни порнографические картинки. Ему вдруг так захотелось ее, что уши, наверное, скрутились в трубочку и задымились. Какие Ирки, какие Ленки! Как вообще можно хотеть другую, когда на свете существует она – Аля…

– Тебе-то понравилось? – спросил он предательски хрипло. Усилием воли он все-таки взял себя в руки, хотя по-прежнему ни за что не ручался.

– Не-а, – сказала она. – Лежишь, смотришь, как по тебе ползают, и чувствуешь себя полной дурой.

С мужиком хоть понятно, зачем ложишься, от этого дети бывают. А тут что делать? Изображать из себя кудахчущую курицу, как в немецкой порнухе? Я вообще-то фригидна, меня и Федька за это все время ругает, говорит – на тебя, как на картину, только смотреть и дрочить… Ну да, я – такая! Что поделаешь?! Дашь еще сигарету? – перебила она саму себя.