Островок счастья - Марина Полетика

Мордвинов был совершенно уверен, что хотя бы часть Ирина возьмет себе. Он ошибся и в этом, и вдруг ему стало так противно, так тошно, как будто он и в самом деле сделал какую-то гадость. Повезло, получается, Семену Петровичу Подтыкину – помер мужик счастливым. А над ним, ни в чем не повинным Павлом Андреевичем Мордвиновым, какие-то малознакомые заштатные актрисы который день подряд изощренно издеваются, и когда это закончится, непонятно.

Он тупо посидел у телевизора, не вникая в смысл передачи. Потом попробовал почитать, но книга, обычный исторический роман, оказалась будто на китайском, он не понимал ни единого предложения.

На часах было половина восьмого, то есть ложиться спать бесполезно, все равно не уснуть. Плюнув с досады, Павел оделся и вышел из дома. Он бродил по улицам, скупо освещенным и почти безлюдным. Только у двух больших магазинов народа было побольше, а в витринах уже появились новогодние елки и украшения. Естественно, его никто не узнавал, и Павел все шел и шел куда глаза глядят. Заблудиться было невозможно, заводские трубы видны из любой точки города, в крайнем случае, выйдет к проходной.

Возле двухэтажного дома с зеленой неоновой надписью «Аптека» на обшарпанном фасаде он обогнал было старушку, которая еле плелась, боясь поскользнуться. И она, конечно же, поскользнулась и упала бы, если бы Павел ее вовремя не подхватил. Старушка оказалась знакомой – та самая старая актриса, к которой он приходил вместе с Юлей. «Ничего себе забрел – полгорода пробежал», – удивился Павел.

Антонина Ивановна тоже узнала Юлиного кавалера.

– Спасибо вам большое, Павел… как вас по батюшке?

– Просто Павел.

– Я стараюсь в темноте не выходить лишний раз на улицу, зрение уже не то, что раньше. Но Василий Ильич плохо себя чувствует, давление очень высокое, и «Скорую» вызывать не разрешает. Говорит, увезут в больницу, а я хочу дома, – пожаловалась Антонина Ивановна Павлу, который, взяв ее под локоть, осторожно повел вдоль тротуара. – Вот спустилась в аптеку, таблетки купила, сказали, хорошие, импортные.

Они обошли дом, дошли до соседней пятиэтажки. Павел постыдился оставить Антонину Ивановну одну и вместе с ней поднялся на пятый этаж. А потом, неожиданно для себя, не отказался зайти на чашку чая.

Василий Ильич спал, и они тихо пробрались на кухню. Хозяйка поставила чайник, достала из холодильника варенье и конфеты.

– Может, вы кушать хотите? – вдруг спохватилась она. – А я вас конфетами кормлю…

Павел, ругая себя за невоспитанность, признался, что очень хочет. Он сегодня и не обедал, и не ужинал, если не считать обкусанной второпях колбасы.

– Ну вот и отлично, – обрадовалась Антонина Ивановна. – Я вам сейчас супика, у меня отличный борщ, вам понравится. И котлетки, вы будете котлетки?

Павел навернул вкуснейшего, как у мамы, борща со сметаной, потом слопал три котлеты с гречневой кашей и от чая с вареньем и сухариками тоже не отказался.

– Кушайте, кушайте, – радовалась Антонина Ивановна. – Вы знаете, Пашенька, так приятно кормить молодого человека с хорошим аппетитом, просто удовольствие! Когда приезжают сыновья, я вот так сижу и любуюсь, как они кушают.

– А ваши сыновья где живут? – поинтересовался Павел.

– Один в Екатеринбурге, другой в Челябинске. Зовут нас с отцом к себе, да уж мы куда отсюда? – вздохнула Антонина Ивановна. – Мы тут родились, тут и доживать будем. Тут театр.

– Да, очень хорошо, что я вас встретил, – вспомнил Павел. – Юля же собирается для вас спектакль ставить, она мне говорила, что вам надо коляску купить для Василия Ильича. Вы скажите какую, я привезу. А может быть, вам деньги нужны? На лекарства? Или еще на что-нибудь?

– Спасибо, Пашенька, – погладила его по руке Антонина Ивановна. – Только не надо нам коляски. Сам Вася не встает уже почти, а мне не под силу его ворочать. Да и как спускаться с пятого этажа? Я ему в комнате окно открою, рядышком посажу, укутаю потеплее – вот и прогулка.

– Но Юля собирается ставить, – зачем-то врал Павел. – Вы-то можете играть, Антонина Ивановна!

– Нет, Паша, я без Васеньки уж не буду играть. Я ему обещала: или вместе, или… Мы ведь с ним уж пятьдесят с лишним лет вместе, и в жизни, и на сцене. Как в театр пришли, там и познакомились, и поженились. За деньги спасибо, нам хватает, сыновья присылают. Да ведь только ничего на них, на деньги эти, теперь уже не купишь. Они молодым нужны. А нам, старикам, нужно время. Правильно говорят, что время – деньги. Знаете, почему?

– Ну, потому что если время зря не тратить, то можно заработать деньги, – предположил Павел. Он и правда так думал.

– Нет, – тихо рассмеялась Антонина Ивановна. – Не так, Пашенька. Помните, как в молодости денег ни на что не хватает, а все хочется – и покушать, и одеться, и в кино пойти? Нам сейчас минутки – как копеечки в молодости. Недавно еще почти полный кошелек был. Тратили, не думали, не жалели. А они кончились. И взаймы никто не даст.

– Антонина Ивановна, а Юля – хорошая актриса? – спросил Павел, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Она умная слишком, – серьезно объяснила Дружинина. – И самостоятельная. А актриса должна уметь подчиняться. Свое в себе подавлять, если оно не на пользу спектаклю. А Юля не умеет. Она режиссер. Ей ставить надо. Так что, может быть, и хорошо, что Витя уехал – это наш бывший главный, вы знаете? Ставить было некому, приглашенные-то к нам не больно ездят. Вот директор наш, Света Тарасова, и бросила Юлю в воду, как щенка. А Юля выплыла, вы же видели ее спектакли? Ей очень трудно, конечно, – продолжала Антонина Ивановна. – Труднее, чем нам всем. Но она должна справиться. Если справится – будет хозяйкой. Светлане будет на кого театр оставить.

Павел припомнил, что так же сравнивал со щенком не то его, не то своих детей дядя, Павел Владимирович, когда был у них разговор про Надеждинск. Стало быть, нашлось у него с Юлей что-то общее: их спихнули, а они барахтаются, лапами изо всех сил колотят – и вроде плывут. Если у них получится, значит, на него заводы можно оставить, на нее – театр. И важны не масштабы, а суть. Такое совпадение. Странно…

– Вы, Пашенька, Юлю нашу не обижайте, – попросила вдруг Антонина Ивановна.

– Не буду я ее обижать, зачем? – пробормотал Павел, сосредоточенно глядя, как в его стакане расползается на крошки забытый сухарь. – Это она меня обижает.

И он, водя по стакану ложкой и не поднимая глаз, вдруг рассказал о Юле, о себе, о странных их отношениях, которых, в общем-то, и нет, но о которых он постоянно думает. Антонина Ивановна слушала, не перебивая, кивала.

– Вот вы объясните мне: что я такого плохого сделал? – горячился Павел. – Я хотел как лучше, а она прибежала… Наорала на меня! Я, как дурак, бегаю, деньги всем сую, а меня отталкивают, да еще и дураком выставляют! Ничего я тут у вас не понимаю! И никогда со мной такого не было! Влип тут с вашими… с вашим театром, как не знаю кто!

– Не от души даешь, значит, Паша. От гордыни, – дождавшись, пока он выдохнется и замолчит, проговорила Антонина Ивановна. Необидно сказала, участливо. – Не все деньгами измеряется, и теперь даже не все. Ты вот все время о деньгах говоришь и думаешь, а ты о людях подумай. О Юле вот, об Ирочке, о Тане, о Петьке. О жизни подумай, их и своей. Наша жизнь – театр, а твоя что? У тебя жена, дети есть? Нет? А работаешь ты кем?