HHhH - Лоран Бине

Идея и впрямь гениально проста: чем ходить куда-то шпионить, лучше заманить к себе тех, за кем надо следить, причем речь тут идет не о простых смертных, а о престижной клиентуре из разного рода знаменитостей, потому бордель должен быть первоклассным.

Все готово, «Салон Китти»[143]распахивает двери, вскоре о нем говорят по всему Берлину, и он становится известен – в том числе или прежде всего – дипломатам, работающим в немецкой столице. Дипломаты зачастили к Китти, прослушивание здесь ведется двадцать четыре часа в сутки, а благодаря скрытым камерам накапливаются и фотографии для шантажа клиентов.

Китти, хозяйка, опытная и честолюбивая сводня из Вены, благовоспитанная, элегантная и безумно любящая свою работу, обожает похвастаться клиентами-знаменитостями. Увидев на пороге своего заведения графа Чиано, итальянского министра иностранных дел и зятя Муссолини, она просто с ума сходит от радости. Думаю, что книжка о ней тоже была бы потрясающе интересной.

Довольно скоро в «Салон Китти» начинает наведываться и сам Гейдрих – так сказать, с инспекцией. Приходит поздно вечером, чаще всего пьяный, и поднимается наверх с какой-нибудь из девушек.

Как-то утром Науйоксу попадается запись, сделанная в спальне, где резвился его шеф. Из любопытства он прослушивает эту запись (не знаю, снимались ли развлечения Гейдриха на пленку) и благоразумно решает стереть. Само собой разумеется, вдоволь позабавившись. Подробности мне неизвестны, но почему-то подозреваю, что достижения Гейдриха в постели давали повод к насмешкам.

101

Науйоксу не предложили сесть, и он стоит в кабинете Гейдриха навытяжку под огромной люстрой. Острый кончик подвески кажется ему дамокловым мечом, который едва держится на тонкой нитке и вот-вот рухнет ему на голову. На гобелене, занимающем чуть ли не всю стену за спиной Гейдриха, гигантский орел со свастикой, выполненной в древнескандинавском стиле. Гейдрих ударяет кулаком по мраморной доске, накрывающей массивный деревянный стол, и от удара фотография его жены и детей подскакивает.

– Какого черта вы решили записывать мой вчерашний визит в «Салон Китти»?

Даже если Науйокс догадывался, зачем его сегодня вызвали к шефу, внутри у него все задрожало.

– Записывать?

– Да! Да! И не вздумайте отрицать!

Науйокс быстро соображает, что сам стер запись на пленке, стало быть, у Гейдриха нет никаких вещественных доказательств, и выбирает, как ему кажется, самую выгодную для себя стратегию. Прекрасно зная своего начальника, он знает и то, что рискует шкурой.

– Нет, я отрицаю. Мне даже неизвестно, в какой комнате вы были, мне никто не сказал.

Долгая пауза становится испытанием для нервов суперагента.

– Вы лжете! Или пренебрегаете своими обязанностями.

Науйокс на минутку задумывается, какая из двух гипотез, по мнению шефа, для него хуже. А Гейдрих переходит на более спокойный тон… и это тем более тревожно.

– Вам следовало бы знать, где я. Это входит в ваши обязанности. И ваш долг – отключать микрофоны и магнитофоны, когда я там нахожусь. Прошлой ночью вы этого не сделали. Если вы думаете, что можно насмехаться надо мной, – глубоко ошибаетесь, и в следующий раз хорошенько подумайте, прежде чем решитесь нечто подобное предпринять. Убирайтесь.

Науйокс, мастер на все руки, человек, развязавший в Гляйвице Вторую мировую войну, отстранен от должности и только своему фантастическому инстинкту самосохранения обязан тем, что его попросту не ликвидировали: после этого прискорбного случая он старался не напоминать о себе, и большую часть времени его было не видно и не слышно. В конце концов, он еще дешево отделался – он, осмелившийся издеваться над Гейдрихом, своим начальником, над Гейдрихом – правой рукой Гиммлера, вторым номером в СС, руководителем Главного управления имперской безопасности, хозяином СД и гестапо, над белокурой бестией Гейдрихом, который заслуживает своего прозвища и за свою кровожадность, и за свои сексуальные достижения… или, наоборот, вовсе не заслуживает, – думает, наверное, Науйокс между двумя приступами ужаса и тоски.

102

Этот диалог может служить образцом трудностей, с которыми я встречаюсь. Флоберу в «Саламбо», разумеется, не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, ведь разговоров Гамилькара, отца Ганнибала, никто не записывал. А у меня, когда Гейдрих говорит: «Если вы думаете, что можно насмехаться надо мной, – глубоко ошибаетесь, и в следующий раз хорошенько подумайте, прежде чем решитесь нечто подобное предпринять» – это повтор того, что дошло до нас от самого Науйокса[144]. Разве можно найти лучшего свидетеля, разве может кто-нибудь воспроизвести фразу точнее, чем тот, кто ее слышал, тот, кому она была адресована? Казалось бы, нет, но я тем не менее сомневаюсь, что Гейдрих сформулировал угрозу именно так. Не в его это стиле. Та к вспомнилось Науйоксу много лет спустя, так было записано в его свидетельских показаниях, а потом еще и переведено. Ну а в результате белокурая бестия Гейдрих, самый опасный человек Третьего рейха, произносящий: «Если вы думаете, что можно насмехаться надо мной, – глубоко ошибаетесь, и в следующий раз хорошенько подумайте, прежде чем решитесь нечто подобное предпринять», выглядит глупо. Куда правдоподобнее, если бы такой грубый и упивающийся своим всемогуществом персонаж, разгневавшись, выпалил что-то типа: «Еще раз попробуете надо мной поиздеваться, пеняйте на себя – яйца оторву!» Но чего стоит мое видение рядом с прямым свидетельством… Если бы все зависело только от меня, сцена получилась бы такой:

– Ну-ка, скажите, Науйокс, где я провел ночь?

– Простите, мой генерал?

– Вы прекрасно поняли вопрос.

– Нет… я не знаю, мой генерал…

– Значит, не знаете?

– Нет, мой генерал.

– Вам неизвестно, что я был у Китти?

– …

– Что вы сделали с записью?

– Не понимаю, о чем вы, мой генерал.

– Прекратите это издевательство! Спрашиваю еще раз: вы сохранили запись?

– Мой генерал… я же понятия не имел, что вы были там. Никто меня не предупредил. Естественно, я уничтожил запись, как только узнал вас… то есть как только узнал ваш голос…

– Не валяйте дурака, Науйокс! Вам платят за то, чтобы вы все знали, и отдельно – за то, чтобы знали, где я, мне это известно, потому что я сам вам плачу. В ту минуту, как я вхожу в спальню у Китти, вы выключаете аппаратуру! Еще одна попытка посмеяться надо мной – и я отправлю вас в Дахау, где вас уж точно за яйца повесят. Ясно я выразился?