Грустничное варенье - Елена Вернер

То же ощущение, только слабее, намного слабее, настигало ее в юности, когда, втроем — она, Лиля и папа — просматривая какой-нибудь голливудский фильм, они становились зрителями постельной сцены. Переключить канал было бы глупо и неловко, смотреть на это ей казалось невыносимо, и, пока глаза усиленно изучали книжную полку, боковое зрение все равно предательски фиксировало сплетенье экранных тел, и Лара чувствовала, как диван под ней воспламеняется. Она готова была провалиться сквозь него — и на несколько этажей вниз.

Сейчас в огне было все: кровать, потолок, она сама. Стена, разделяющая два номера, словно раскалилась добела, она истончалась до полиэтиленной прозрачности, до сусальности. Лара видела слитую воедино, дрожащую, лоснящуюся человеческую плоть, яростное слияние, маслянистый блеск напряженной мужской спины и кремовую гладкостью женских ног, искаженные страстью лица. Прежде чем осознать, она разглядела в этих лицах знакомые черты. Лиля и Егор. Выученное наизусть тело собственной сестры, обвитое вокруг другого, представляемого весьма приблизительно. Как будто Лара застыла рядом с их супружеской кроватью, не в силах отвести глаз от зрелища, настолько же волнующего, насколько отталкивающего. Незамеченная свидетельница, ненаказанная преступница, внутри у которой все свилось в тугой перепутанный комок из стыда, сокровенного ужаса, трепета и резкой необъяснимой горечи.

Когда все оборвалось на вскрике, за которым в брешь пространства хлынула вельветовая тишина, Лара осознала себя здесь и сейчас, в гостиничном номере с мятущимися полосами света от близкой дороги. Ее сердце колотилось, ступни оледенели, а по виску ползла щекотная капля пота. Егор лежал рядом, но ей никак не удавалось расслышать его дыхание сквозь шум крови в ушах. Постельное белье было влажным и горячим, но Лара не могла даже пошевелиться, чтобы исправить это: где-то здесь, на этой кровати, уже расширялась черная дыра, готовая поглотить ее без остатка.

Лара впервые за долгое время заметила утро. Не логический исход ночи, не продолжение вчерашних переживаний, прерванных сном лишь по необходимости. А — сброс, обнуление. Новый, только что рожденный день лежал в колыбели, сплетенной из прутьев солнечных лучей, ни в чем еще не виноватый и чистый. Белый лист, не только не исписанный, но даже не разлинованный.

Это длилось всего несколько вдохов, потом вспомнился и ночной жар, и видения, и цель путешествия, так давно, казалось, начавшегося, что оно уже успело стать привычкой. Но даже после этого сегодня все было немного, неуловимо иначе — и впечатление свежести не покинуло Лару ни за завтраком, ни позже, хотя по сути все оставалось прежним: пахнущий кожей салон джипа, оставшаяся с вечера «Metallica» в магнитоле, профиль Егора и его сильные длиннопалые руки на руле.

Перегнувшись, Лара запустила заветный диск.

— Проснись и пой, мир! — обрадовалась Лиля. — Сегодня у меня отличное настроение, и я несу его нам через время. Рок больше по вкусу моей сестренке, но сейчас для него подходящий момент. Она бы оценила… Итак, «Heat of the moment»![4]Старье, конечно, но веселое…

— Скажешь тоже, старье. Будто твой джаз с Моцартом новее… — фыркнула Лара вполголоса. И пока звучала записанная сестрой песня, девушка улыбалась. Она чувствовала Лилю совсем рядом, юной, свободной, неотделимой от нее самой. Как будто они снова вдвоем ошалело прыгают перед распахнутым трюмо, изображая из себя певиц и горланя припев в отцовский фонарик на манер микрофона.

— Так-так, еще один день начался! Сегодня мне совсем не хочется быть примерной женой и научным сотрудником, сегодня я опять «радио Лиля», и мы едем непонятно где, но понятно — куда, и это главное. Скоро сменится — или уже сменился — еще один часовой пояс, еще одна область, и мы летим на восток, и ко всему прочему… Барабанная дробь… мы проехали половину пути. Именно так, товарищи! Две тысячи двести пятьдесят километров! Мы молодцы! Помню, когда у папы еще не появилась машина, мы ездили на дачу на поезде. Я выучила названия всех станций до Сергиева Посада, а Лара всегда спрашивала, долго ли еще ехать. Она не такая терпеливая, как я. И я ей говорила: вот сейчас будет такая-то станция, а потом половина пути. И мы с ней прилипали к окошку в электричке и все гадали: половина пути где-то здесь, у этого столба, или вот прямо за тем деревом… А теперь уже ближе к концу нашей дороги, чем к началу. Хотя, по правде говоря, никогда точно мы этого так и не узнали, где она, эта половина пути…

Зазвучал джаз, причудливый и сладостный. Вслушиваясь во взлеты мелодии, Лара думала над словами сестры. Где она, эта половина пути… Лиля умерла, не дожив чуть больше полугода до их тридцатилетия.

— О чем ты думаешь? Вот прямо сейчас? — поинтересовался Егор. — У тебя такое лицо… Только что ты подпевала и была почти счастлива, а теперь… уже нет.

— Нет, — согласилась Лара. — Я… я подумала о половине пути. Не об этой, а… о том, что половина пути была пройдена пятнадцать лет назад.

Егор понял без пояснений.

— Расскажи мне. Как вам было по пятнадцать.

Лара невесело усмехнулась:

— О, незабываемо. Наверное, тогда все и решилось, я имею в виду, наша жизнь. Более или менее. В пятнадцать лет Лиля решила заняться медициной. Серьезная стала до жути, вдруг засела за учебники. Говорила, что пора стать взрослой. Ну а я впервые втрескалась по уши.

— Разный взгляд на взросление, — развеселился Егор. — И в кого же?

Лара уже открыла рот, готовая озвучить дежурную отговорку, но внезапно передумала. Почему бы и нет?

Парень, в которого она тогда влюбилась, учился в выпускном классе, и в своем выборе Лара была не оригинальна и не одинока: он был школьным идолом. Антон. Брюнет, баскетболист, при этом еще и идущий на серебряную медаль. Лара следила за ним на переменах, гордилась, когда его команда выигрывала баскетбольный матч у соседней гимназии, а сам Антон купался в пурпурном облаке своего тщеславия и оранжевой радости. Близко подходить к нему она не осмеливалась, зная, что претенденток и так слишком много, и не собиралась стоять в очереди. Но однажды не утерпела и со свойственной ей отчаянностью прокралась в кабинет завуча, преподававшей алгебру, и выкрала оттуда его тетрадь для контрольных работ, сданную на проверку. Дома она вставляла в магнитофон кассету Иглесиаса и под сладкие песни целыми вечерами листала тонкую зеленую тетрадку, исписанную почти без исправлений, с красными оценками: 4,5,5,5,4,5. Этим успехам она радовалась больше, чем своим собственным. По почерку, наклону букв пыталась разгадать, какой он, этот ее Антон, и даже взяла в районной библиотеке книжку по графологии. И на дискотеку по случаю окончания второй четверти Лара готовилась тщательнее обычного. То есть готовилась — потому что обычно она шла на школьную дискотеку просто так, совершенно не задумываясь о своем внешнем виде.

Ни один такой вечер не обходился без медленных танцев, которые страшили и завораживали всех старшеклассников. В тот день в актовом зале под ногами шуршали обрывки мишуры и серпантина, оставшиеся от утренника для начальных классов. Лара не танцевала, она сидела на ступеньках сцены и напряженно следила за скачущей в ритме оглушительной музыки толпой. То и дело мелькание стробоскопа выбеливало зал, она замечала веселящихся подруг — Лиля осталась дома. Те махали ей рукой, стараясь затащить в свой круг. Но Лара отрицательно качала головой, и девчонки на какое-то время отставали.