Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг

скорее! <…> Без тебя здесь совсем невозможно! <…> Приезжай скорее, детик. Целую вас всех (Киса+Ося), а тебя еще и очень обнимаю. Твой весь…»

В Москве Лилю ждали статьи, опубликованные, ввиду их особой важности, сразу в двух центральных газетах: «Правде» и «Известиях». Это, собственно говоря, были не статьи, а официальное сообщение наркомата рабоче-крестьянской инспекции, подписанное самим наркомом Валерьяном Куйбышевым. «…Установлены, — утверждал нарком, — бесспорные факты преступного использования Краснощековым средств <банка> в личных целях, устройство на эти средства безобразных кутежей, использование хозяйственных сумм банка в целях обогащения своих родственников… <Он> должен понести суровую кару по суду».

Золотая подмосковная осень была как раз в самом разгаре, и так мечталось продолжить пляжное блаженство дачным в обществе любимого человека. Вместо этого Лиля должна была носить передачи арестанту в Лефортовскую тюрьму. Дочь Краснощекова Луэлла переселилась к Брикам и стала теперь уже дочерью Лили. Не Лили, конечно, а для Лили, но суть от этого не меняется. Краснощеков болел, кроме вкусных вещей ему чуть ли не ежедневно носили лекарства — по очереди: то Лиля, то Луэлла. А жизнь на виду оставалась такою же, как всегда: все так же собирались в Водопьяном, спорили, рисовали, музицировали, острили, разыгрывали друг друга, читали только что написанные стихи, ссорились и мирились друг с другом…

Очередная поездка за границу была задумана сразу же по возвращении из Германии. Теперь Лиля, похоже, просто не могла без Европы: к этому образу жизни привыкаешь, как к наркотику, и отказаться уже невозможно… Своих планов и в новой — неожиданной для нее — ситуации Лиля менять не собиралась, оставив Краснощекову, по его просьбе, томик стихов Уитмена — он собирался его переводить в тюремной камере, тогда это еще позволялось, как в кошмарные царские времена: как известно, арестованные революционеры писали, случалось, в крепостных казематах целые книги.

Уже в начале февраля 1924 года, едва отшумели скорбные дни по случаю смерти Ленина (пока они не закончились, советский этикет не позволял думать ни о чем мелком и суетном), Лиля отправилась в Париж через Берлин: теперь визы выдавали ей без труда, хорошо изучив, как видно, всю ее подноготную. Со стороны советских властей этому не мешало то обстоятельство, что 31 декабря 1923 года Осип расстался с ГПУ — формально потому, что (так сказано в служебной аттестации) был «медлителен, ленив, неэффективен». Каждое слово этой триады можно понимать и толковать по-всякому. Какая, к примеру, эффективность должна и может быть в работе юрисконсульта этого ведомства? Ни одного судебного или арбитражного дела, где юрисконсульт Брик мог бы проявить свою эффективность или неэффективность, ГПУ отродясь не вело — чем же тогда он провинился?

Впрочем, истинной причиной, как считают его биографы, было «буржуазное происхождение» Осипа. Но происхождение его ни для кого не являлось загадкой уже в тот момент, когда Осипа на работу брали, а в краткий период нэпа к социальным корням проявляли, напротив, гораздо большую терпимость, чем в пору военного коммунизма. Это происхождение, как мы видим, ничуть не повлияло на дальнейшую карьеру Осипа, как и на судьбу Лили. Возможно, надобность в его Лубянском служении по тем или иным причинам просто отпала, — даже, наверно, стала кому-то мешать, — а дружба с лубянскими шишками осталась все равно неизменной. И у Осипа, и у Лили, и у Маяковского.

ПО ПРАВИЛАМ КОНСПИРАЦИИ

В середине февраля 1924 года Лиля очутилась в Париже в объятиях любимой сестры, приготовившей ей небольшой, но уютный уголок на улице Ложье, 41. (Пройдут годы, и Лиля станет уверять свою сестру, что впервые попала в Париж только в 1928-м и что жила совершенно не там. У Эльзы была куда более цепкая память, тем более что она сама и устраивала Лиле ее первое парижское гнездышко. Но, не смея спросить, зачем той нужно ретроспективное смещение дат, деликатно промолчала.) Окунувшись в парижскую жизнь, она не забыла, однако, про московские невзгоды. Отзвуком этого служит одна кратчайшая фраза из ее письма Маяковскому от 23 февраля: «Что с А. М.?»

Ответы Маяковского на ее письма известны, но ответа именно на этот вопрос в них нет. Ответ содержится, пожалуй, не в письмах, а в стихотворении «Юбилейное», написанном вскоре по случаю празднования 125-й годовщины со дня рождения Пушкина. И не только в той строке, где Маяковский считает себя, наконец, «свободным от любви», но и в более драматичных строках: «их и по сегодня много ходит — всяческих охотников до наших жен». Пребывание Краснощекова в тюрьме не было и не могло быть для Маяковского облегчением: непоправимый удар по тому союзу с Лилей, о котором Маяковский мечтал, уже был нанесен — дело шло к развязке, хотя, судя по их переписке, ничего в отношениях между ними не изменилось.

Париж подарил Лиле не только себя, но и очень приятный, хотя и краткий, романчик. За ней стал ухаживать художник Фернан Леже, тогда еще вовсе не знаменитый. Но Лиля как раз любила не уже знаменитых, а тех, в ком она проницательно видела будущую знаменитость. Леже водил ее в дешевые дансинги и скромные бистро, ей льстили его восторги, но, кажется, дальше восторгов дело так и не пошло.

Предполагалось, что с Маяковским они снова встретятся в Берлине, но Лиля (она уже перебралась в отель «Иена») сумела добиться продления просроченной английской визы и отправилась к матери. «Париж надоел до бесчувствия! — убеждала она Маяковского. — В Лондон зверски не хочется! Соскучилась по тебе!!! <…> Я люблю тебя и ужасно хочу видеть. Целую все лапки, и переносики, и морду».

Последнюю декаду апреля и начало мая Лиля и Маяковский провели вместе в Берлине. Германия не была целью поездки — предполагалось их совместное путешествие в Америку. Но планы эти сорвались: не было визы, которую пробивал им в Нью-Йорке Давид Бурлюк. После трехмесячного отсутствия 9 мая Лиля вместе с Маяковским вернулась в Москву. В судьбе Краснощекова все еще не было никаких перемен.

Столь ненавидимый Лилей «быт» снова напомнил о себе на классический советский манер. Раньше Брики и Маяковский вселялись в комнаты тех «буржуев», кого «уплотняли», чтобы те не жили слишком просторно. Теперь в роли буржуев оказались они сами. Одну из двух комнат в коммунальной квартире в Водопьяном у низі’ отобрали — ту, которая была записана на имя Маяковского, поскольку он считался вполне обеспеченным, имея крохотную комнатушку в Лубянском проезде.

Предстояло найти другое жилье, которое бы жильем вообще не считалось и, значит, могло быть занято без